По обе стороны фигуры, с трудом одолевая высокие ступени трапа, скатывались два карлика, тоже в красном. А внизу у трапа бесновалась толпа, разодетая, как новоорлеанские джазисты начала века. Вот только полосатые сорочки встречавших были почему-то повязаны галстуками из меха норки. (Впоследствии я узнал почему.)
Джентльмены в норковых галстуках приехали на аэродром в роскошных «кадиллаках» и «линкольнах» с сиденьями, обитыми, как вы, наверное, уже успели догадаться, норковым мехом, и с капотами, раскраска которых играючи затмевала самые исступленные фантасмагории полотен художника Марка Шагала. На бамперах «кадиллаков» и «линкольнов» были укреплены плакаты, провозглашавшие: «Я знаю, как сделать вас богатыми, если у вас хватит смелости спросить меня об этом». Повидимому, слова эти были взяты из евангелия от Тарнера.
Судя по толпе, ожидавшей его пришествия, вернее, по нетерпению этого ожидания, смелости тарнеровской пастве было не занимать. Во весь рот — от ушей до ушей, как у человека, который смеялся в романе Гюго, — встречавшие орали нечто нечленораздельное: «ММММОООNNEY!» С великим трудом я разобрал, что означал этот рев. Предельно напрягая голосовые связки и бычьи шеи, кокетливо повязанные норковыми галстуками, люди кричали: «Money!», то есть «деньги».
Протанцевав каскад, скрещенный с чечеткой, Гленн Тарнер пересчитал наконец все лесенки трапа и ступил на землю. Толпа тут же окружила его. Он пожимал тянувшиеся к нему руки, одних хлопал по плечу, другим ерошил волосы и, конечно, раздавал автографы. Элементарно? Ординарно? Пожалуй. Вот только автографы ставились им на стодолларовых ассигнациях, которые он небрежно извлекал из бумажника гомерических размеров, украшенного золотыми вензелями «Г. Т.».
Счастливые обладатели автографов сначала цепенели, словно ужаленные мухой цеце, а затем ударялись в ритуальную пляску святого Витта, неестественно выгибаясь, как в последней стадии столбняка. Какая-то женщина рыдала и билась в истерике. Какой-то мужчина клялся никогда не разменивать свой сувенир. Надо было впиться ногтями в ладони, чтобы побороть сладостное искушение и не протянуть руку за зелененькими автографами, прострачивавшими, как пулеметная очередь, овальный портрет американского президента.
Хотя пророк и был лживым, но ассигнации, которые он раздавал, хрустели подлинным хрустом. И посему хруст этот был неотразимым.
— Человек, раздающий прямо на улице стодолларовые купюры, имеет право на всенародную любовь! — вещал «пророк».
