– Я не стал с тобой вчера разговаривать. Но ты меня предупреждала, что так и будет. Я не мог говорить. По дороге домой я вдруг взял и ни с того ни с сего заплакал. Ты ведь знаешь, я никогда не плакал, даже когда был маленький, даже в школе, если у меня что-нибудь случалось. Мне было стыдно плакать. Улисс у нас тоже никогда не плачет… да и какой толк в слезах? Но вчера я ничего не мог с собой поделать. Плакал и даже не помню, было ли мне стыдно. Кажется, нет. А когда я наревелся, я не мог сразу прийти домой. Доехал до «Вин Итаки», но слезы все не проходили, и я пересек весь город до самой школы. По дороге мне попался дом, где вчера люди собирались вечером повеселиться, – теперь в доме было темно. Я привез этим людям телеграмму. Сама понимаешь, что это была за телеграмма. Потом я вернулся в город и долго ездил по улицам, разглядывая все, что встречалось мне на пути, – здания, те места, которые я знаю с детства. Повсюду живут люди. И тогда я словно впервые увидел Итаку, впервые узнал тех, кто в ней живет, всех этих хороших людей. Мне так стало их жалко, я даже помолился, чтобы с ними ничего не случилось. Я уже больше не плакал. Раньше я думал, что человек больше не плачет, когда становится взрослым, но оказалось, что тогда-то он и начинает плакать, узнавая, что творится на свете. – Гомер чуточку помолчал, и голос его стал еще глуше. – Все, что человек узнает о жизни, либо гадко, либо грустно. – Он подождал, не скажет ли ему что-нибудь мать, но она молчала, не отрываясь от своей работы. – Почему это так? – спросил он.
– Будет время, поймешь, – заговорила миссис Маколей, все еще к нему не поворачиваясь. – Сам поймешь. Никто этого тебе объяснить не сможет. Каждый доходит своим умом. Если жизнь приносит печаль – от человека зависит, какая она: благородная или дурацкая. Если печаль от душевного богатства и полна красоты – значит, таков и человек, который ее ощущает. И то же самое, если жизнь кажется гадкой, уродливой или жалкой. Все это видит в ней сам человек, ибо каждый из нас видит мир своими глазами. Каждый человек несет в себе целый мир и может переделать его, как хочет, населить людьми, достойными его любви – если сердце его способно любить, – или годными для его ненависти, если он сам полон ненависти. Мир ждет, чтобы его изменили те, кто в нем живет, и каждое утро его создают заново, перестраивают, словно дом, в котором обитают люди, – все те же люди, хотя они беспрерывно меняются.
