Удовольствие.
Радость.
И Габриэль, которую еще не до конца покинули сомнения, подумала, что надо всего лишь начать. Потому что хуже нет, чем жалеть о том, чего ты даже не попытался сделать.
Рассвет застал ее спящей на узкой лавке храма, и сказительница не услышала, как склонились над ней Арес и Надежда. Лица их были мутными, словно ускользающая луна все еще бросала свою тень на них, очертания фигур колебались, как пламя свечи. Они негромко переговаривались о чем-то, и слова звучали странно, слишком гортанно и слишком незнакомо. Всего лишь один раз Габриэль приоткрыла глаза, и сразу же широкая ладонь Ареса легла ей на лицо. Прикосновение вернуло уходящий было сон, бард так и не поняла, приснился ей бог войны или же нет.
День следовал за ночью, закаты сменялись рассветами. Удивляясь сама себе, Габриэль почти не тосковала по Зене. Она помнила ее голос, ее глаза, ее улыбку, но не ощущала в себе желания вновь увидеть все это наяву. Словно бы пришло время расстаться навсегда.
Однажды Габриэль увидела Зену. Королева Воинов стояла перед храмом, двери которого были наглухо заперты, и клонящееся к горизонту солнце вырывалось слепящими лучами из-за ее спины. Сказительница замерла в глубине террасы, увитой каким-то сухим растением, и так и не смогла найти в себе силы, чтобы выйти вперед. Она не знала, видит ее Зена или нет, но воительница стояла долго. И молча.
Ждала.
И ушла, едва первые звезды зажглись на небе.
Больше она не возвращалась.
А Габриэль больше не вспоминала о ней. Разве что иногда, во сне, она видела далекие горы, покрытые снегом, и чувствовала, что рядом с ней стоит кто-то, чьи прикосновения слишком знакомы. Тогда, после пробуждения, какое-то время витала рядом светлая грусть, но не больше.
Габриэль не знала, что сделала с ней Надежда, и думала лишь о том, что сама оставила Зену. Что, вероятно, так было правильно: она не смела заставлять ее любить свою дочь.
Племя Дахока брело по земле, везде и всюду раскидывая свои семена. Там, где проходили они, оставались следы, заполненные огнем. Воздух становился тугим и непрозрачным, было сложно дышать, сердце замедляло свой бег, а разум подчинялся сладким словам Надежды. Дочь бога и смертной сидела на вороном коне, в гриву которого был вплетен огнецвет, и едва открывала рот, обращаясь к людям, – но слышали ее все, от мала до велика. Габриэль, выучившая все слова Надежды, чуть шевелила губами, повторяя их за ней.
Надежда никогда не угрожала. И ничего не обещала. Она предлагала лишь присоединиться к ее последователям. А те, кто отказывался, превращались в пепел быстро и, как считала Габриэль, безболезненно.
