«Никогда больше так не делайте!» — крикнул отец и немедленно отослал нас в постель.
Но я лежала под одеялом и улыбалась. «Нам никогда больше не следует уходить, — сказал Зафир. — Мама вот плакала». Совесть у него была нечиста.
«Мы ведь для того так и поступили, — сказала я удовлетворенно. — Теперь мы навсегда знаем, что они нас любят».
Неподалеку от дома были какие-то развалины. Между камнями росла трава и полевые цветы. Там обитала черная кошка с маленькой египетской головой. Она была худющая, будто ее морили голодом; иногда мы с Зафиром приносили ей чего-нибудь поесть. Однажды мы наблюдали, как она поймала ящерицу. Хвост и голова ящерицы свисали у нее изо рта. Затем она несколько раз бросала ее на землю, чтобы, выпустив когти, опять и опять прыгнуть на нее, и так повторялось до тех пор, пока ящерица не перестала двигаться. Но кошка подбрасывала ее в воздух и всячески играла ею, хотя та давно уже была мертва.
В доме было всего две небольшие спальни и кухня с камином. Пахло камнем и дымом. По ночам мы с Зафиром долго лежали без сна и разговаривали, а за окном трещали цикады.
Старая керосиновая лампа привлекала ночных мотыльков, которые слетались на ее горячее стекло и сгорали. Утром мы собирали их. Позади дома мы вырыли для мотыльков крошечную могилу. Мы назвали ее Световой могилой.
«Потом мы поженимся и будем жить в таком доме», — говорил Зафир. На реке мы играли в свадьбу. Фатой мне служила белая простыня, которую я повязывала на голову. Рука об руку мы стояли на камне и смотрели в воду перед собой.
«Мы будем всегда вместе, — сказал Зафир, — сколько будем жить».
Мы больше не хотели возвращаться в город, а в конце каникул заболели. Зафир и я с одинаковым вирусом лежали в постели. Мать ухаживала за нами, но она не участвовала в нашей горячке и ознобе — мы были как будто не два разных тела, а одно-единственное. Когда Зафира рвало, я придерживала его голову, запустив руку в черные кудри, и успокаивала его. Но едва приступ проходил у него, становилось худо мне, и тогда я склонялась над тазом. Мы делили каждую конвульсию и каждый скачок температуры.
«Мы, наверное, умрем», — говорил он.
«Тогда мы умрем вместе», — утешая, говорила я. Он облегченно кивал, а я брала его обессиленную лихорадкой руку в свою.
Сейчас мне не вспомнить, когда Зафир взялся меня опекать и следить за каждым моим шагом. Но, кажется, с тех пор мы разделились и стали похожи на две половинки разбитой чашки, которые уже невозможно соединить.
