- Куда едете?
Эх, почти прошли мимо, почти обошлось. Но окликнули: голос у старшины резок, скрипуч, насквозь москальский.
- Так в цех, продукцию сдавать, - дядько Потап, вытер изнанкой кепки потное лицо. - Накладные у нас. Строго...
- Поворачивай, - приказал старшина.
- Указанье у меня.
- Заворачивай. Немцы там.
Тюки свалили на обочину. Сажали раненых. Лысыватый военный, без гимнастерки, с обмотанной рыжими бинтами грудью, всхрипывал, словно сказать что-то хотел, да не мог.
- Бумагу, бумагу какую дайте, - дядьку Потап суетливо помогал укладывать ноги умирающего.
- Вернемся, напишем, - безразлично пообещал старшина.
- Так с меня же за тех коничков...
- Война, - исчерпывающе объяснил узколицый старшина.
Смотрели ограбленные возчики вслед уходящей армии. Микола кривился - разве по справедливости? Обидранцы бродячие, ни командиров, ни строя. Вот она, москалья порода.
Дядьку Потап утер усы.
- Обошлось. Могли и мобилизувать заодно с конями.
- Я б и сам пошел, - пробубнил Петро.
- Та иди, - усмехнулся мудрый дядько. - Штаны подтяни, да поспешай. Догонишь партийных - руку потискают. Повезет, так ружье старое дадут и звезду на картуз. Успеешь по немцам пальнуть, за жидка какого великое геройство проявишь.
- Я не за евреев. За Родину!
- Дурной ты хлопец. Там за Советы москальско-жидовские война. А наша землюка здесь, - дядьку Потап повел широко растопыренными пальцами над полем, указывая на жайвориные[17] трели и жарко-голубое небо.
- Малая у тебя батькивщина, - насуплено буркнул Петро. - У меня побольше будет.
- Иди-иди, подставляй свою макитру[18] за ту Сибирию. Отблагодарят.
Петро вдруг подхватил отцовскую тужурку, что у ног лежала, и зашагал вслед красноармейцам.
- Ты шо?! Куда? - изумленно окликнул двоюродного брата Микола.
Дурень не оглянулся, лишь отмахнулся заношенной тужуркой.
- Сгинет, - пробормотал Микола. - Шо я тетке Ганне скажу?
- Да Ганна и сама невеликого ума. Переживет. Ушел и ушел. Германец покрепче всыплет, вернется дурник рябой, - дядьку Потап усмехнулся. - Вот же дурень. Было б за кого ноги топтать.
- Совсем дурень, - согласился Микола.
О родиче только к вечеру вспомнил: пока тюки в роще прятали, пока до Глибоча доплелись - употели до крайности.
Сбрую дядьку Потап потом почти год по малостям распродавал - осторожничал. С выручкой, понятно, обжуливал, да Миколе уже наплевать на ту мелочовку было. Служил, добрые гроши завелись.
Немцы в Глибоч заглянули, должно быть, через неделю. А через две недели Микола Грабчак поступил служить в полицию. Само как-то вышло: батько сказал, что тому, кто к новой власти раньше придет, тому и веры больше. Да и записывались в полицию люди всё знакомые, рассудительные. То, что зеленоват Микола, не помешало - отец поговорил с кем надо, приписали лишку полгода.
