Женщины, приехавшие вечером, никогда не ночевали в одной палате с пациентками на сносях или уже родившими. Гомер, бродя в бессонные ночи по Сент-Облаку, видел, что лица у этих женщин во сне так же тревожны, как лица родивших или готовых родить. Гомер пытался представить себе, среди спящих и бодрствующих, лицо собственной матери. Куда она уехала после родов? А может, ей и некуда было ехать? Что в те дни думал его отец (если знал, что будет отцом), пока она здесь лежала? И вообще, знала ли она, кто отец?
Женщины иногда спрашивали его:
— Это у тебя практика?
— Ты будешь врачом, когда вырастешь?
— Ты тоже сирота?
— Сколько тебе лет? Тебя не усыновляли?
— Может, тебя взяли, а потом вернули?
— Тебе здесь нравится?
И он отвечал:
— Можно сказать и так.
— Наверно, буду, доктор Кедр — очень хороший учитель.
— Да, сирота.
— Скоро шестнадцать. Были попытки, но усыновление не для меня.
— Я сам захотел вернуться.
— Да, мне здесь нравится.
— Значит, ты отказался бы, если бы кто захотел тебя усыновить? — спросила одна из женщин, с огромным животом под туго натянутой простыней.
— Отказался бы. Точно.
— И ты даже не думаешь об этом?
— Думаю. Но сколько бы ни думал, все равно не передумаю. Буду здесь, пока нужен. Пока приношу пользу.
Беременная женщина заплакала. Гомер боялся взглянуть на нее, живот у нее, казалось, сию минуту лопнет.
— «Пока приношу пользу», — повторила она сквозь слезы, как будто переняла у Гомера повторять окончания фраз. Спустила к ногам простыню, задрала больничную рубашку. Сестра Эдна уже побрила ее.
Женщина положила руки на огромный живот.
— Гомер, — прошептала она. — Хочешь принести пользу?
— Да. — У Гомера перехватило дыхание.
— Никто, кроме меня самой, не клал мне на живот руку. Никто не прикладывал ухо послушать, как он там. Нельзя беременеть, если некому слушать, как ребенок ворочается у тебя под сердцем. Правда?
— Не знаю, — проговорил Гомер.
— А ты не можешь положить мне на живот свою руку?
— Конечно, могу, — сказал Гомер и коснулся ладонью твердого горячего живота.
— Приложи сюда ухо, — попросила женщина.
Он приблизил к животу ухо, и женщина с силой прижала его к себе. Внутри у нее как будто били на барабане. Вся она была горячая, как выключенный, но еще не остывший мотор. Если бы Гомер видел океан, он сравнил бы ее еще с колыханием прибоя, с волнами, набегающими на берег и откатывающимися назад.
— Нельзя родить ребенка, если никто не хочет спать, положив сюда голову, — шептала женщина, похлопывая ладонью по животу рядом с головой Гомера.
