— Да, ты мне это уже раз говорила! Но где это небо? Как туда идти?
— Разумом, мое дитя, добротой и терпением, — отвечала Жоффрета, которая была далеко неглупа, хотя мало говорила, особенно без нужды. Диана опустила голову и задумалась.
— Я знаю, — сказала она, — что я ребенок и что у меня нет еще разума.
— О! напротив, для ваших лет у вас его вполне достаточно.
— Но в мои лета бывают глупы, неправда ли, и наскучивают другим?
— Зачем вы это говорите? Разве я скучаю с вами? Разве ваш отец не ласкает вас и доктор не любит?
— Но г-жа Лора?
И так как Жоффрета не любила лгать, то ничего ей и не ответила на это. Диана же прибавила:
— О, я отлично знаю, что она меня не любит. Скажи мне, моя мать любила меня?
— Конечно, она обожала вас, хотя вы были совсем крошечкой.
— А теперь, если бы она меня увидела, то, как ты думаешь, полюбила ли бы она меня больше или меньше?
— Матери любят своих детей всегда одинаково, сколько бы им лет ни было.
— Тогда это мое несчастие, что у меня нет более матери?
— Этому несчастию вы должны помочь, стараясь быть доброй и умной, такою, какою вы были бы, если бы она постоянно вас видела.
— Но она ведь меня не видит?
— Да я этого и не говорю! Я ничего не знаю, но я также не могу сказать, что она вас не видит.
Кормилица должна была отвечать таким образом потому, Что девочка имела богатое воображение и глубокие чувства. Поцеловав кормилицу, Диана задала ей еще тысячу вопросов о своей матери.
— Дитя мое, — сказала Жоффрета, — вы от меня много требуете. Я знала вашу маму очень недолго, для меня он была самым лучшим, самым прекрасным существом на свете, я много оплакивала ее и плачу о ней до сих пор, когда вижу ее во сне. А потому прошу вас, не говорите мне много о ней, если вы не хотите сделать мне неприятность.
Она сказала это для того, чтобы успокоить Диану, которая была очень взволнована. Хотя Жоффрете и удал развлечь Диану, но вечером с ней опять был легкий припадок лихорадки и в продолжение целой ночи она вид» смутные и тяжелые сны. К утру она успокоилась, открыла глаза и увидела, что день начинал заниматься. От голубой занавески окна комната ее казалась совершенно голубой, и она не могла сначала ничего разглядеть; мало-помалу о: начала яснее видеть, видеть настолько, что могла чет различить фигуру, стоящую у постели ее.
— Это ты, Нуну? — сказала она, но фигура ничего не отвечала, и Диана услышала, что Жоффрета, лежа в свои постели, немного кашляла. Кто была эта фигура, которая казалось, как будто охраняла Диану?
