В девять утра два наших батальона заняли южную окраину села Рождествено. Сопротивление противника концентрировалось в церкви и вокруг нее. Наши силы захватывали дом за домом. Противник подбросил резервы — два танка и до батальона пехоты. Немцы стали бить термитными снарядами, зажигая дома. Это внесло замешательство. Послышались крики: «Огнем стреляет!» Несколько человек побежало, за ними остальные. Штаб бригады выбросил резервный батальон, который залег в полукилометре от села. Но теперь положение ухудшилось. Из села небольшими группами, по десять — пятнадцать человек, начали выбегать автоматчики противника и, пробираясь лесом, стали обходить батальон. Некоторое время батальон лежал под обстрелом с флангов, неся потери, но немцы проникали дальше, стремясь с обеих сторон выйти батальону в тыл, — наши не выдержали и откатились.
— Куда? — спросил Белобородов.
— Сюда. Бойцы залегли у окраины этого поселка. Штаб бригады бросил последнее, что у него было, — комендантский взвод. Сейчас немцы ведут огонь с опушки леса. Они уже подтянули сюда и минометы.
— Все? — спросил генерал.
— Что еще? Артиллеристы увидели, что батальон отходит, орудия — на передки и тоже сюда.
— Все?
— Да, во всяком случае, товарищ генерал, самое главное.
— Самое главное? — переспросил Белобородов и взглянул на комиссара, словно ожидая от него ответа.
В эту минуту все ясно услышали глухой разрыв мины где-то рядом с домом. Тотчас ухнул второй… Третий… Четвертый… Против нас действовала немецкая новинка — многоствольный миномет.
Засмолин не выдержал молчания.
— Мне нечем их отбросить, — сказал он. — Они могут на плечах сюда ворваться.
Но Белобородов словно пропустил это мимо ушей.
— Самое главное? — повторил он и опять пристально посмотрел на комиссара.
Тот стоял в положении «смирно», глядя прямо в глаза генералу. Комиссар молчал, но кадык, остро выступающий на сильной шее, подался вверх и скользнул обратно, как при глотательном движении. По напряженному лицу, обросшему двухдневной щетиной, угадывалось, что у него сейчас стиснуты зубы.
И вдруг генерал стукнул по столу — во вздрогнувшей лампе подпрыгнул и на секунду закоптил огонь — и крикнул:
— А пулеметчики, которые не побежали, как овцы, из Рождествена, — это для вас не главное? Пулеметчики и стрелки, которые и сейчас там держатся, — это не главное? Сколько их?
— Человек сорок, — не очень уверенно ответил Засмолин.
— Сорок? А может быть, сто сорок? Ни черта, я вижу, ты не знаешь. Но пусть их осталось даже двадцать пять, — эти двадцать пять стоят сейчас дороже, чем две тысячи, которых, из-за того что ты не умеешь управлять, гоняет по лесу сотня вшивых автоматчиков.
