— По рассчету 160 миллионов в месяц. Вероятно, ячменем.
— Да, ведь, это же мало. Ведь, самый последний служащий больше получает. Ведь, сторож исполкома больше получает…
— А вы — шкраб, — неожиданно сурово хлопнула крепость, — тоже захотели!
Тут только, Азбукин, понял всю неуместность своей горделивой попытки сравнять себя со сторожем исполкома и — умолк.
Что-ж, верно, шкраб, — горько подумал он. — Ведь, «сторож» звучит гордо, — его можно даже переделать в величавое: страж. Кстати, вспомнился стих Пушкина:
— Маститый страж страны державной.
А шкраб? И звучит-то даже не по-человечески, а напоминает какое-то животное, не то ползающее по земле, не то живущее в воде. Животного этого Азбукин никак не мог досконально припомнить, не взирая на все потуги, потому что в естествоведении был слаб.
Пробыв в задумчивости несколько более четверти часа (тут он, не желая того, сопоставил себя с Сократом, который мог целые сутки пробыть в этом состоянии), Азбукин решил выйти из отдела. А на улице его ждало солнце, такое ласковое. Теперь, вытаскивая бумагу из кармана и припомнив все, что пришлось ему пережить в отделе, Азбукин всю свою нежность перенес на солнышко, которое не строило каверз, как секретарь отдела, не важничало, как заведующий, и не открывало и не захлопывало ворот, как неприступная крепость.
— Милое, — с чувством помыслил о дневном светиле Азбукин, оно одинаково проливает благодать и на сторожа исполкома, и на несчастного шкраба. Если бы люди брали с него пример!
Той порой он окончательно извлек из кармана бумагу и начал читать.
По мере чтения, глаза Азбукина расширялись, и интерес к читаемому настолько усилился, что он даже и не заметил, как кое-кто из прохожих, тут же рядом несколько раз чихнул. А обыкновенно он не упускал случая, если кто-нибудь по близости от него чихал, вежливо пожелать: будьте здоровы.
Бумага была циркуляром о переподготовке учителей. Она озадачила, ошеломила Азбукина.
Чтобы придти в себя, Азбукин по складам, водя пальцем, прочел ее заглавие:
ГОЛОВОТЯПСК.
Головотяпскому Уоно
И тоже по складам, только с большим почтением, повернув бумагу на бок, прочитал резолюцию своего заведующего уоно:
Азбукин давно привык к субординации, и начальнические слова теперь для него так же выразительно и ярко горели на бумаге, присланной из губоно, как радуга горит, сквозит и млеет на покрытом тучами небе.
Раз исполнить — значит дело свято. — Да и какой же я дурак, — в мыслях обругал он себя, — разве можно не исполнять повелений высшего начальства, — губоно? Так, значит надо!
