Я.
Я согласен с вами.
Он.
Его несчастным подданным приходится много страдать от его безумного честолюбия; но и он сам не слишком счастлив, что несколько утешительно. Он показывается редко: один, грустный, задумчивый, он днем и ночью не знает отдыха от дум о приобретениях и трепета из-за потерь. Таким образом, боги, желая его сокрушить, лишают его сладостного покоя. Он уже несколько лет думает лишь о том, как бы овладеть некоторыми из ваших прекрасных областей.
— Вот человек, которого я понимаю и которому сочувствую, — повторял я про себя, — пока он говорил.
Настала минута молчания; затем я начал так:
— Вы говорили мне про прусского короля; скажите мне теперь, пожалуйста, что-нибудь об императоре.
Он.
Трудно в действительности вас удовлетворить. Он — молодой человек еще. Не знаю, ловок ли он, но до сей поры воды не замутил. Он известен только вторжением в Польшу и, признаюсь, из ваших честных соседей он, по моему мнению, менее всех бесчестен.
Ему, как соседу государя, стремящегося усилиться на чей бы то ни было счет и руководящегося в своих поступках лишь своей выгодой, нужно же было решить, чего держаться, и помешать двум другим поделить пирог между собою только.
Продолжение.
Когда он кончил, я почувствовал, как крепнуть во мне его догадки, и как усиливаются мои опасение. Все предчувствия, которые овладели мною, когда отец обязал меня принять участие в движении, снова вырисовались, в моем воображении.
— Где быль у нас ум? — говорил я про себя. — Благодаря нам возгорелась несправедливая война; и мы же свирепостью довели наших противников до того, что они думают найти свое спасение в нашей гибели. При невозможности довериться нам, диссиденты прибегли к своей покровительнице; она высказалась за них. Мы, с своей стороны, молили о помощи турок, и наши честолюбивые соседи, пользуясь нашим расколом, двинулись нас грабить.
Я некоторое время быль погружен в эти грустные размышления. Наконец я пришел в себя и, чтобы скрыть от него произведенное ими на меня впечатление, вновь завязал разговор.
— Я размышлял, начал я, о том, что вы только что говорили, и конечно вы не представляетесь мне другом королей, судя по сделанной вами характеристике этих трех коронованных особ.
Он.
Предоставим лести пресмыкаться при дворах, ласкать слух королей, кадить мертвым для добродетели сердцам и продаваться за золото порокам. Никогда эта постыдная низость не загрязнит моей жизни.
Я презираю дурных государей, но, знайте, обожаю хороших. Да, солнце с высоты небес не видит ничего, по-моему, более священного на земле, как король добродетельный и мудрый. Но как мало таких! Едва в тысячелетие отыскиваются двое, способных загладить позор, которым остальные покрывают троны. Даже в воспеваемых всего более молвою не находишь ни добродетелей, ни талантов, ею прославляемых: тщетно их изучать, входить в их сущность, — каждую минуту ошибаешься в расчете.
