Так как я знал, что ты счастлив, и не было ничего особенного сообщить, то я и не писал тебе несколько месяцев.
Но вот собирается над твоей головой новая гроза.
Дорогой друг, я тебя жалею — вот и все, чем я могу тебе служить в настоящее время; другие посоветовали бы тебе, конечно, терпение, но мне так часто и по-пустому рекомендовали его, что теперь оно для меня, как средство, ничто. Все же, когда ты будешь немного более расположен выслушать правду, я тебе скажу, что любовь сопровождается неприятностями, и что ты не должен считать себя единственным, изъятым из общего закона. Впрочем, твое горе не очень сильно, так как оно позволяет тебе философствовать по всей своей воле, и не всегда без доли раздражение и с большею предвзятостью.
Тяжело, я это чувствую, дорогой Потовский, быть вынужденным пожертвовать счастьем своей жизни воле отца; и они думай воображать себе, что конфедераты достойны порицания в той степени, как ты предполагаешь.
Только очень слепому не заметить, что наши несчастие — дело царицы. Она именно незаметно от всех побудила диссидентов заявить о их прерогативах и умолять ее о помощи. Она именно возложила насилием корону Польши на главу одной из своих креатур и теперь она же огнем и мечем принуждает нас подчиниться ему.
Я согласен с тобою, что диссиденты правы, выражая желание возвратить себе права: они были лишены их несправедливо; но заметь, что прошло уже шестьдесят лет. Сначала они кричали и молили о помощи соседние державы, и наиболее заинтересованные из последних в поддержании своей религии в Польше удовольствовались ходатайством пред речью посполитою о восстановлении диссидентов в их правах. Хотя их ходатайства не были даже выслушаны, они не подняли дела. Только Екатерина из принципа человечности и из взглядов чисто христианских, как она говорит, и ты имеешь глупость верить, вооружилась за них. Прочти внимательно, прошу тебя, ее декларацию, обращенную в 1766 г. к королю и речи посполитой. Грозно объявив, что будет относиться ко всякому поляку, который бы напал на диссидентов, как к мятежнику и врагу государства, она заявляет, что считает себя выше подозрений, которыми ей приписываются личные виды, задевающие независимость и интересы речи посполитой. (Я этому верю: конечно, ей не в привычку краснеть но поводу такой безделицы); затем объявляет, что она ничего не желает от Польши, что она далека искать личного усиления в смутах, волнующих страну, и хочет только их прекратить, и что, если, вопреки ее намерениям, дух раздора зажжет войну, внутреннюю или внешнюю, грозящую владениям речи посполитой, Е. И. В. обеспечивает их неприкосновенность и отвергнет всякий договор, заключающий в себе статьи, противные этой воле. Факты, Густав, научат тебя, как мало труда стоит венчанной голове принять на себя обязательства, и с какой приятностью она умеет лгать. В ожидании сделаем несколько комментариев.
