Хотя сам понимал прекрасно: ничего-то он не позабыл и никогда не забудет. В позапрошлом году, месяцев пять спустя после того, как попал на Север, он заехал по делам в городок; рядом — пыль столбом — громыхал карьер, где добывали строительный камень. Среди молотобойцев, коловших щебенку, увидал он земляка, работавшего раньше в их общинном комитете. Тот, заприметив Нгуена, вдруг выронил молот и застыл, ошалело глядя на ротного. Нгуен подошел поближе, земляк медленно поднял руку и положил ее Нгуену на плечо. Лицо его при этом, заметил Нгуен, почему-то побледнело. Наконец земляк заговорил. Жену Нгуена, сказал он, схватили каратели, и она пропала без вести. Что с дочкой — тоже неизвестно…
Вернувшись в часть, Нгуен никому не сказал ни слова. Скрытая в сердце рана горела днем и ночью. Чтоб заглушить боль, он и вовсе зарылся в работу, усердствуя чуть не до исступления. Он похудел. Беспощадное солнце на плацу и на полигоне сожгло дочерна и тело его, и лицо; беловатый играм на лбу стал еще приметней. Странно, конечно, но он очень редко мысленно представлял себе жену и дочь. Чаще всего — непонятно почему — виделось ему бледное лицо земляка, повстречавшегося у карьера. В такие дни его политрук Нян решал, что он нездоров. Иди, говорил он ему, отлежись. Нгуен и сам считал себя больным. По прежнему опыту — они тогда дрались в горных лесах — он знал: если чувствуешь приближение приступа лихорадки, единственное спасение — приналечь на дела. Если ляжешь передохнуть, проваляешься не день и не два. Вот и сейчас он весь ушел в работу. И все обошлось…
Оп отдавался служебным делам с таким неистовством, что, получив отпуск на десять дней, буквально оторопел, как бегун, налетевший вдруг на препятствие. Ему показалось, будто у него оборвалось дыхание и леденящий ветер разом остудил тело. Он совершенно не представлял себе, куда отправится на отдых. К кому поедет? Что станет делать целых десять дней? Но и не отдохнуть тоже нельзя. Он понимал, что долго работал через силу и ему нужна разрядка — физическая и душевная. Нет, отдыхать надо.
В конце концов он сел на попутную машину и поехал в Ханой. Послонявшись но столице, отправился дальше — в Хайфон: там, припомнил он, в школе-интернате для детей с Юга преподавала дальняя его родственница, вроде троюродная сестра.
В Хайфон он приехал на исходе дня. Пригревало солнце, с моря дул легкий ветер. На улицах покой и тишина. Он явился со своим вещмешком прямо в проходную у ворот интерната. Разволновавшись почему-то, он не обратил внимания на сидевших в комнате людей и стал разглядывать сновавших за дверью ребятишек и пересекавших двор девушек. Наверно, учительницы, решил он. Протянув старику дежурному свое удостоверение личности, он сказал:
