— Тну… Тну… — Голос Броя удивительно спокоен, — Ну как, пришел в себя? Видишь, мы перебили их, ни одни не ушел. Вот они, все десятеро! Копьями, тесаками… Смотри!
Огонь над пальцами Тну угас. Но толстые ветки сану еще краснеют в очаге посреди общинного дома. Вокруг горящего очага разбросаны трупы, их ровно десять.
— Ну, — говорит старый Мет, опершись на секиру, — главное дело — начать. Зажигайте огни! Теперь все, от мала до велика, мужчины и женщины берите копья, пики, тесаки. Режьте бамбуковые колья для волчьих ям — не меньше пяти сотен. Зажигайте огни!
И громыхнули модные гонги.
Даже на поросших сану холмах у большой воды слышен был шум и волненье в чащах близ деревни Соман. Огни полыхали по всему лесу…
Заслушавшись, никто не замечает, что время давно уже перевалило за полночь. Дождевые капли становятся все тяжелее.
Старый Мет поднимает голову и обводит взглядом собравшихся. Он тяжело дышит, грудь его вздымается и опадает.
— Вот вам и весь сказ, — говорит он. — С той самой ночи деревня Соман взялась за оружие. А вскоре ушел Тну. Едва пальцы зажили, он и ушел. Благо еще, на каждом пальце обгорело лишь по одной фаланге, так что он мог держать в руке нож и стрелять из ружья. Тну пошел искать Революцию. Говорят, за горой Нгоклинь тоже есть свои зуки, и люди там тоже восстали. Поэтому наша деревня послала Тну искать Революцию. Он ушел тогда и только сегодня вернулся… Проклятье! Тну, где пропадал ты так долго? Вон сколько девушек подросло, а за кого прикажешь им выходить замуж!.. Ладно, я свой рассказ закончил. Теперь твой черед. Расскажи землякам, не опозорил ли чем за эти три года на чужбине пашу деревню Соман? Что делал, сынок? Сколько убил проклятых янки и псов Зьема?
Тну встает. Подходит к очагу, долго стоит и молчит. Попробуй догадайся, о чем лучше рассказать людям? Сердце его переполняет любовь и нежность.
— Дедушка Мет! — говорит он наконец. — Земляки! Я… я все-таки встретился с Зуком…
— Как, с Зуком? Где?
— Да в одном форте.
— А ты убил его?
— Ясное дело, убил.
— Так. Угостил его, небось, пулей?
— Нет.
— Почему же?
Сняв с плеча автомат, Тну кладет его рядом.
— Дело было так. Взяли мы форт. Солдат перебили всех…
— До последнего?
— До последнего. Один командир их остался, в подвале засел. Окликали его, не вылезает ни в какую. Стали гранаты бросать, а он, гад, в боковом ходе прячется. Тут командир наш спрашивает: «Кто туда спустится?» Я полез. Темно, ни зги не видать. Нашел я его ощупью. Он выстрелил. Я вырвал у него пистолет. Бросился он на меня, стал валить. Да я его пересилил. Повалил, стал коленом на грудь ему и фонариком в лицо посветил. «Что, — говорю, — Зук, узнаешь меня?» Он головой мотает: нет, мол, не узнаю. «Глянь-ка, — говорю, — на руки мои. Может, вспомнить? А оружие-то я могу держать!» У него даже глаза побелели. «Видишь, — говорю опять, — есть у меня автомат, есть кинжал. Только жаль на тебя пулю тратить, и кинжал марать неохота. Слышишь, Зук? Я прикончу тебя беспалыми руками своими, придушу, и вся недолга!»
