Наш немецкий тюремный врач доктор Пфлюкер совершает свой ежедневный обход. Он всех нас поддерживал в течение мрачных месяцев процесса. Но у него нет лекарств от моей аритмии; он может лишь дать мне несколько таблеток аспирина. Чтобы отвлечь меня, он рассказывает, что трое оправданных, Шахт, фон Папен и Фриче несколько часов назад хотели покинуть тюрьму, но вернулись назад, потому что на улице их поджидала разъяренная толпа. Все пришли в замешательство, и американцы предложили им укрыться в тюрьме. Сейчас они на третьем ярусе, но двери камер открыты.
После нашего последнего совместного обеда в подвале нюрнбергского суда эти трое попрощались с нами и отправились собирать вещи. Шахт никому не подал руки, Папен пожал руку только военным — Кейтелю, Йодлю, Редеру и Дёницу, а Фриче с чувством пожелал каждому из нас всего наилучшего.
После их ухода я некоторое время сетовал на свою судьбу. Если Шахт и Папен вышли на свободу, неужели я не заслужил менее сурового наказания? Но я только что говорил Гилберту совершенно другое. Я им завидую! Значит, ложь, дымовые завесы и уклончивые заявления все-таки окупились.
2 октября 1946 года. Сегодня я произвел некоторые арифметические вычисления. Мне было двадцать шесть лет, когда я впервые услышал Гитлера — до этого он меня нисколько не интересовал. Мне было тридцать, когда он бросил мир к моим ногам. Я не помогал ему прийти к власти, не финансировал его перевооружение. Мои мечты всегда были связаны с архитектурой; я стремился не к власти, я хотел стать вторым Шинкелем[1]. Почему я с таким упорством настаивал на своей вине? Иногда мне кажется, что мной двигало тщеславие и желание покрасоваться. Разумеется, в душе я понимаю, что виновен. Но надо ли было так кичиться этим в суде? Я взял на себя ответственность за все приказы Гитлера, которые выполнял. Я утверждал, что при любом правительстве приказы должны оставаться приказами для подчиненных органов, но руководство на всех уровнях должно проверять и взвешивать приказы, которые получает, и, следовательно, тоже нести за них ответственность, даже если приказы выполнялись по принуждению.
Для меня важнее было доказать свою коллективную ответственность за все деяния Гитлера, в том числе преступления, совершенные в период с 1942 года где бы то ни было и кем бы то ни было. Я заявил в суде: «В политической жизни человек несет ответственность за свой собственный сектор. Тут он, конечно, отвечает в полной мере. Но помимо этого существует коллективная ответственность, когда он является одним из руководителей. Кто должен нести ответственность за ход событий, если не ближайшие соратники главы государства? Но эта коллективная ответственность относится лишь к фундаментальным вопросам, а не к деталям… Такая коллективная ответственность руководителей должна существовать даже в авторитарном государстве; нельзя уклониться от коллективной ответственности после катастрофы. Ведь если бы война была выиграна, руководство, вероятно, претендовало бы на коллективную ответственность за это».
