— Не считайте, деточка, что вы виноваты в смерти бедняги Шевалье. Самоубийство от любви — неизбежный конец патологических состояний. Всякий самоубийца должен был стать самоубийцей. Вы просто случайная причина катастрофы, разумеется прискорбной, но преувеличивать ее значение не следует.
Он рассудил, что на эту тему сказано достаточно, и попробовал рассеять страхи, одолевающие Фелиси. Он постарался убедить ее простыми рассуждениями: те образы, что она видит, не имеют реальной основы, они порождены ее собственными мыслями. В виде иллюстрации к своим доводам, а также для ее успокоения он рассказал ей следующую историю:
— Один английский врач пользовал некую даму, как и вы, очень умную, которой, как и вам, мерещились под столами и стульями кошки и являлись призраки. Он убедил ее, что эти видения ни на чем не основаны. Она поверила и успокоилась. После долгого перерыва она снова стала появляться в свете, и вот однажды, войдя в гостиную, она увидела хозяйку дома, которая пригласила ее сесть и указала на кресло. Гостья увидела также, что в кресле сидит старый джентльмен и насмешливо улыбается. Она подумала, что из этих двух особ одна несомненно плод ее воображения, и решив, что джентльмен в действительности не существует, опустилась в кресло. Плотно усевшись, она вздохнула с облегчением. С этого дня ей больше никто не чудился, ни люди, ни животные. Заодно со старым насмешливым джентльменом она придушила их всех своим объемистым задом.
Фелиси покачала головой.
— Тут совсем другое дело.
Ей хотелось сказать, что ее привидение не старый чудаковатый господин, на которого можно сесть, что ее привидение — ревнивый мертвец, который приходит к ней неспроста. Но она опасалась говорить о таких вещах и, безвольно опустив руки на колени, умолкла.
Видя, что она печальна и подавлена, он принялся убеждать ее: зрительные галлюцинации весьма распространены, не стоит придавать им большое значение, они проходят скоро и бесследно.
— Мне тоже являлось привидение, — сказал он.
— Вам?
— Да, мне, лет двадцать тому назад в Египте.
Он заметил, что она с любопытством смотрит на него, и начал рассказ о своей галлюцинации, предварительно зажегши все электрические лампочки, чтобы прогнать призраки, ютящиеся в темноте.
— Когда я служил врачом в Каире, я каждый год в феврале поднимался вверх по Нилу до Луксора[35], а оттуда отправлялся с друзьями в пустыню осматривать гробницы и храмы. На эти прогулки по пескам обычно ездят верхом на осле. В последний раз, когда я ехал в Луксор, я нанял молодого погонщика с белым ослом Рамзесом, показавшимся мне более выносливым, чем остальные ослы. Погонщик, которого звали Селим, тоже был крепче, стройней и красивей остальных погонщиков. Ему было пятнадцать лет. Его глаза ласковым и жестоким блеском сверкали из-под великолепных длинных черных ресниц; смуглое лицо отличалось четким и чистым овалом. Глядя, как он ступает по пескам пустыни босыми ногами, я невольно вспоминал те воинственные пляски, о которых рассказывает библия. Все его движения были исполнены грации. Его молодая животная радость была обаятельна. Тыча Рамзеса в круп концом палки, он разговаривал со мной отрывистыми фразами, в которые вставлял английские, французские и арабские слова; он охотно рассказывал о путешественниках, которых сопровождал и которых всех без исключения величал князьями и княгинями. Но когда я спрашивал его о родных и приятелях, он замолкал с равнодушным, скучающим видом. Когда он выпрашивал хороший бакшиш, его гортанный голос приобретал вкрадчивый оттенок. Он шел на разные хитрости и, не жалея, расточал просьбы, чтобы выклянчить папиросу. Заметив, что мне приятно, когда погонщики ласковы с ослами, он целовал при мне Рамзеса в ноздри и во время стоянок играл с ним. Иногда он проявлял необыкновенную изобретательность, чтобы получить желаемое. Но он был слишком недальновиден и потому, получив то, что хотел, не высказывал ни малейшей благодарности. Он был жаден на пиастры, но еще больше зарился на всякие блестящие безделушки, которые легко спрятать, на золотые булавки, кольца, запонки, на никелированные зажигалки; при виде золотой цепочки его лицо загоралось сладострастием.
