– Есть будешь? – буднично спрашивает она.
– Куснул бы кого-нибудь!
– У меня есть плов. Могу предложить устрицы. Консервированные.
Он отрывается от телевизора и смотрит на нее долгим взглядом.
– Небось и маслины есть?
– Есть, – говорит она спокойно.
– И крабы?
– И крабы.
Он рывком поднимается из кресла и выключает телевизор. Смотрит невидяще на погасший экран и спрашивает, не оборачиваясь:
– Я тебе неприятен?
– Ты – чужой.
– Чужой по духу?
– По паспорту!
– А этот… Алексей был не чужой?
– Алексей мог быть чужим. Он пришел и ушел, а с тобой я этого не хочу!
– Чего же ты хочешь?
– Все. Или ничего! – выпаливает она и испуганно замолкает, не успев прикусить язык.
Он стремительно оборачивается и подходит к ней близко. И целует ее долго. Нежно. И тихо говорит:
– Спасибо.
Потом отодвигает ее от себя и идет к выходу, по пути сунув ноги в какие-то босоножки без пяток.
– Ну вот, больше ты мне ничего не должна!
Он выходит, осторожно прикрыв за собой дверь, и как Евгения ни старалась, шума лифта она не слышала. Аристов спускается по лестнице. Она еще какое-то время бродит без цели по комнате, но тут ей на глаза попадается записка, переданная с фруктами супругами Ткаченко: «Лопухина, ты не забыла? Мы все еще твои друзья!»
Она некоторое время стоит столбом, потом что-то перехватывает ей горло, и Евгения начинает рыдать. Она плачет долго, надрывно, горько и все повторяет кому-то: «За что? За что?» Незаметно засыпает и спит на диване одетая до самого утра.
Утром сама она говорит: «Хватит, поплакала, и будет!» – и, поймав себя на диалоге с внутренним голосом, думает: «Надо завести попугая и с ним разговаривать. Или сдать эту квартиру внаем и переехать к маме. Никита будет рядом».
Так ничего и не решив, она принимается за уборку, но тут приходит Маша.
А приходит она в черных очках, закрывающих пол-лица. Моет в ванной руки и садится за кухонный стол, наблюдая, как Евгения возится с кофемолкой – Маша предпочитает натуральный кофе растворимому. Все как в лучших домах Лондона и Ново-Титаровки!
– У тебя глаза болят? – спрашивает подругу Евгения.
– Не глаза, а глаз, – прыскает Маша и медленно, будто стриптизерша лифчик, снимает свои очки-колеса.
Да, прятать есть что! Под левым глазом у нее такой огромный синяк, что глаз опух и не открывается, зато другой, правый, непривычно воинственно блестит.
– Красиво?
– Смотря на чей вкус! – медленно говорит Евгения, вдруг со стыдом вспоминая свою нелепую идею насчет того, что неплохо бы Маше изменить мужу.
