Здесь, на даче, окруженный дурманом сирени, он поглаживал нежные волоски колонковых кисточек, устанавливал свой этюдник, радуясь, не спеша, и расхаживал, чуть прищурившись, разглядывая свои владения…
Какая-то властная сила здесь пробивала броню защиты, рвалась из глубин естества. Сережа с некоторой опаской открывал в себе такой накал чувств, который, кажется, способен разорвать на куски телесную оболочку, если дать ему волю… Сергею словно бы даровали амнистию задолго до срока, выпустили из заключения на свободу. И этот шальной, неуемный восторг, эта обостренность чувств так подействовали на него, что Сергей начинал подмечать в окружающем то, чего раньше не видел, не ощущал. Замороченность городской его жизни, скорлупой сжимавшая сердце, словно бы, раскололась, разбилась… И тропинкой к себе самому, — раскрепощенному, ясному, — стала живопись.
* * *
Было около одиннадцати, соседи не подавали признаков жизни, и Сережа торопился закончить начатый ранним утром этюд: уголок сада, сирень и под нею — пустая скамейка.
Кажется, сегодня впервые у него выходило нечто стоящее, работа пошла на удивление легко, будто не было долгих лет перерыва, когда ему ни разу не удавалось подержать кисти в руках. И вот на белой бумаге расцвела акварель и возникла густая зелень кустов, отягченная лиловыми гроздьями. Мокрая от росы скамейка. А на скамейке позабытая кукла — маленький Буратино. Сережа и сам не думал вначале, что нарисует на этой скамейке любимую куклу своей Манюни, нарисует по памяти… Это как-то само собой получилось. Яркое желто-оранжевое пятно стало центром, который удерживал всю композицию и придавал картине особое, неуловимо-загадочное настроение. Буратино притулился на самом краю скамейки, воздев кверху руки. Он будто взывал неслышно к своим хозяевам, позабывшим его в саду: «Вернитесь! Заберите меня!»
«Скучаю, — подумал Сережа, оглядывая свою работу, — живопись не способна лгать. Сразу же выдала кисть все, что на сердце… И как ты не хорохорься, дружок, как ни петушись, а все ж на душе кошки скребут: как буду теперь без нее, моей девочки?»
Но все же работой остался доволен. Вымыл кисточки, снял с этюдника акварель и отнес в дом — сушиться. Выпил чаю, перекусил и решил двинуться за молоком. Самое время — вот-вот соседи очнутся.
Взял бидон и пошел в деревню.
