Ченнинг застегнул ремни безопасности и завел машину, глянув на коробку еще разок перед тем, как уехать. Верхний клапан прикрывала маленькая позолоченная наклейка, гласящая «Стекольная Laffка Захари». Но адреса не было, и Закари сказал ему, что не доверяет телефонам. Может быть, когда-нибудь, потом, скоро…
Миранду подарок пленил. Она играла с ним и тыкала в него, и в какой-то миг Ченнинг подумал, что она может разломать вещицу на части, чтобы посмотреть, что внутри.
У него сердце было не на месте, когда он наблюдал, как ее длинные ногти ковырялись в стеклянных нитях; его смущало, что он беспокоится о благополучии какого-то неизвестного человека, но напряжение определенно отпустило его, когда она, наконец, нашла для рамки почетное место на дубовой полке витрины.
Хотя она с интересом выслушала его рассказ, пергамент ушел в мусор вместе с коробкой. По крайней мере, это означало, подумал он, наблюдая, как одна из служанок выкидывала мусор, что она не собирается возвращать подарок.
Ченнинг не выносил быть в темноте в одиночестве — это была его фобия, его болезнь, что зародилась ночью на шестнадцатом году жизни, когда отец поймал в бассейне сауны вместе его и Адриенн. Голую сестру отец вытащил и бросил матери, которая была уже на пути к истерике, но он ее заткнул. Отец отключил тепло и свет — при всем отвращении, он, тем не менее, не желал изжарить живьем своего сына — и оставил в сауне на семнадцать часов — достаточно долгое время, как он считал, чтобы развить у Ченнинга надлежащее количество угрызений совести. Десять лет спустя, однако, у Чаннинга остался один-единственный слабенький недостаток — он был не в состоянии спать в одиночестве и без света.
Но темнота могла ему удружить.
— Чаннинг, сладенький мой, бери меня, — сказала Миранда. Она прижалась к нему и пробежала ноготками по шелку его пижамной штанины. Хлопая ресницами, она придвинула вплотную лицо для поцелуя; в ее волосах он заметил легкий намек на седину.
«Время подкрасить», — подумал он. Учитывая все обстоятельства, он знал, что получал и что для своего возраста — где-то около пятидесяти, как расплывчато ответила бы она — она на самом деле в чертовски хорошем состоянии. Его тело ответило на ее ищущие пальцы, он закрыл глаза и потянулся к ней.
Ничего хорошего. Свет злоумышленно вторгался под веки, заставляя их открыться, стирая его фантазии радужным освещением лампы Тиффани на тумбочке. Он отвернулся и зашарил выключатель.
