Стекольная laffка Zахари | страница 4



Он сел и завел двигатель, чтобы тот прогрелся несколько минут, пока он держит коробочку и оглядывается внутри автомобиля, прикидывая, куда бы положить ее в уверенности, что содержимое не повредится. Наиболее очевидное место — на пассажирское сиденье, где прочная обивка поглощает любые толчки на дороге. А если он попадет в аварию?

Он грациозно содрогнулся. Это все дерьмо, но он не мог не поверить рассказу Захари и теперь нее*ически уверен, что сделает подарок, про который Миранда никогда не скажет «не оригинально». Захари сказал ему только, что в крошечной золотой рамке содержится жизнь — в виде каких-то минут личного объекта — женщины с инициалами W. S. На дне коробки был кусок пергамента, не больше квадратного дюйма, с теми же инициалами, написанными жирным шрифтом. Если рамку разбить, сказал он, женщина умрет.

Ченнинг задал очевидные вопросы: как имя женщины? И что такое «личные объекты»?

Захари не сказал. Выбор жизней как «личных объектов», — он был неконкретен — происходит сам собой, чисто случайно. Когда Захари твердо сказал, что не знает ничего, кроме имени человека и только его так называемого второго знака, ощущение нереальности усилилось.

Что за сказки! Ченнинг печально улыбнулся. Конечно, это был подарок Миранде, но гораздо больше он жаждал им поделиться со своей сестрой-близнецом Адриенн. Он закрыл глаза и вспомнил, как она выглядела давеча, когда он покинул ее: сонно взъерошенные темные глянцевые прядки, припухшие губы, сливочная кожа…

«Господи! Встань, грязная скотина! Убирайся! И ты! Шлюха! Твой родной брат…»

Голос был порочной памятью прошлого, и он с усилием изгнал его из мыслей. Вот так вот, подумал он с горечью. Родители не понимают близнецов, их единение, любовь. Когда у двоих так много общего — еще с утробы, — никто другой никогда не сможет стать равноценной заменой. Он полагал, что это форма двойного нарциссизма, — его любовь к себе в женском облике, ее любовь к себе в мужском виде.

Но в их глазах — ее серых, его зеленых, они были зеркальным отражением друг друга. Конечно, их индивидуальности различались — в результате того, что в шестнадцать лет их отправили в разные школы-интернаты. Скорее всего, сучки-подросточки вскормили мелочную жестокость в Адриенн, а сам он открыто признавал, что в состоянии серьезно огорчить всякого, кто попробует помешать ему получить, что хочется. Но все же во всем остальном они соответствовали друг другу, как разломанные половинки одного из этих безвкусных ожерелий с разбитым сердцем. Когда-нибудь они будут только вдвоем.