Петрушенков без умолку говорил, и Никита едва успевал время от времени вставлять три слова:
— Есть, господин фельдфебель!
Пусть тараторит Петрушенков, пусть выговорится. Никита был рад до бесчувствия, ведь увидит Машу. Две недели не встречался с ней. Обрадовался. Но на сердце грусть и печаль. Пойдет один, без Аверьяна. А ведь Аверьян осчастливил его, приведя в семью Мировольских. Спасибо ему! А что будет с ним, хорошим другом? Жандармы могут придраться к какой-нибудь мелочи. Засудят Аверьяна, закуют в кандалы. Не хотелось верить. Всю дорогу думал об этом, пока шел на Садовую улицу.
Шел, ломая себе голову — неудобно приходить с пустыми руками. Аверьян научил его. Всегда, когда приходили к Мировольским, Аверьян непременно приносил цветы или хотя бы один цветок. Никита зашел на Невский, увидел цветочницу, стоявшую, как всегда, на углу Караванной улицы. Бледная, худая, с запавшими глазами, девчушка пританцовывала тоненькими ножками, обутыми в старенькие дырявые ботинки.
Выбрал два цветка, светло-розовых, пышных, вытащил самодельный кошелек, привезенный из Запорожанки, достал четыре копейки.
— Дядя солдат! Набавьте еще одну копейку. Это же не мои цветочки, от хозяйки ношу. А моя мама лежит больная, кушать просит, — простонала девочка, пытаясь улыбнуться.
Никита молча достал из кошелька копейку и положил на протянутую ладонь девочки.
«Одну копейку!» Не попрошайничает, а зарабатывает своим трудом, каким бы то ни было, а трудом.
…Никита не шел, а летел на Садовую. Вот уже знакомые ворота, помчался во двор и быстро шмыгнул в знакомый подъезд. Не успел опомниться, как взлетел на пятый этаж и дважды покрутил вертушку. Через мгновение Маша открыла дверь, будто дежурила возле нее. Воскликнула: «Никитушка!» — и бросилась к нему, но сразу отпрянула, услышав шаги матери.
— Добрый день! А где же Аверьян? — обвела взглядом прихожую Олимпиада Михайловна.
— Он задержался? Наверное, к бабушке зашел? — взволнованно спросила Маша.
— Добрый день! — неторопливо произнес Никита и робко протянул Маше первый свой подарок — цветы, выращенные в ненастную весеннюю погоду в оранжерее где-то на окраине Петербурга.
Маша взяла цветы, прижала к лицу, украдкой, чтобы не заметила мать, поцеловала нежные лепестки.
— Ой, — спохватилась она, — что же мы стоим на пороге? Идем в комнату.
Радостная, она побежала вперед.
— Садитесь, садитесь, Никита Пархомович!
Ему было приятно услышать от Маши такое уважительное «Пархомович», словно бы и не к нему обращенное. Откуда она узнала его отчество? Наверное, Аверьян сказал.
