— Никому и никогда не скажу. Клянусь! Гляди, вот те крест!
— Я тебе не все рассказал… Пятерых офицеров-зачинщиков повесили тут же, в Петербурге, вон там, за Невой, в Петропавловской крепости. Понял?
Никита утвердительно кивнул головой.
— Повесили. Так велел царь Николай. Отец нынешнего царя… — И замолчал, закурив еще одну цигарку.
Солдат-полтавчанин впервые слышал об этом страшном событии. Он был ошеломлен. Мысленно спрашивал себя: «Что же это на свете деется?»
А тем временем Аверьян не спеша продолжал тихим голосом:
— Моего отца тогда, в двадцать пятом году, не схватили. Но через десяток лет кто-то подал на него донос в Третье отделение. Написали, что отец был знаком с некоторыми офицерами, которые вывели солдат на Сенатскую площадь. Этих офицеров назвали декабристами, поскольку восстание вспыхнуло в декабре месяце.
— Декабристами? Впервые слышу, — прошептал Никита, приблизившись к Аверьяну. — В нашем селе никто об этом не знает.
— Не знает… ясно, что не знает. Откуда им знать. Неграмотные твои земляки.
— Неграмотные… Темные люди… Да и кто им расскажет, — тяжело вздохнул Никита.
— Придет время, Никита, обо всем узнают твои земляки.
— А что с твоим отцом? Где он? — спросил Никита Аверьяна.
— Сейчас расскажу. Продержали отца в тюрьме три года, но так ничего от него и не добились. Он не отрицал, что был знаком с офицерами, ведь служили в одном полку, но о их собраниях ничего не знал. Терзали, мучили отца, допрашивали, а он твердил свое: «Ничего не знаю, ничего не ведаю, честно служил царю-батюшке». И через три года его выпустили. Вскоре после того, как я появился на свет, отец умер, а мы с матерью остались ни с чем. Но моя мать не сдалась, цеплялась за жизнь, как тонущий человек хватается за все, что попадает под руку, — и за веточку, плывущую по реке, и за обломок доски. Вот так и выплыла в житейском море и меня за собой вытащила. В гимназию определила. Учился я хорошо. В старших классах начал и других учить.
— Как это учить? — спросил удивленный Никита.
— Был репетитором. Знаешь, что это такое? Нанимался к богатым помещикам, купцам и учил их детей. Ох, эти детки! Это были болваны и тупицы, им хоть кол на голове теши. Сидишь с ним в отдельной комнате, а он, балбес, в окно поглядывает. Вдалбливаешь ему науку в голову, вдалбливаешь, а он щипает тебя и хихикает, просит, чтобы родителям не говорил, что их сынок — дубина стоеросовая, не желающая шевелить мозгами. И приходилось хвалить его перед родителями, хотя было ясно, что в гимназии он будет получать двойки, как и раньше.
