В подземных коридорах несколько раз спутники ныряли в темные углы, прячась от проходивших мимо демонов — прислужников Повелителя Царства Мертвых; а раз через одну из боковых дверей Гэвин заглянул украдкой в пиршественную залу, где за длинным столом пировали демоны, уродливо и с хохотом подражая людским обычаям. Множество демонов в самых разных грубых и мерзких обличиях горланили, буйствовали, ели и пили, хотя лучше было бы не упоминать то, что за их столом сходило за яства и за вино.
В дальнем конце их трапезной высокий проем выходил сбоку в тронный зал, мрачный и пышный; во дворце не было тогда Повелителя, занятого делами где-то в другой части света, и Гэвин увидел лишь его огромный грозный трон, полный непомерного и могущественного величия и более черный, чем сама тьма. Гэвин смотрел на него только миг, но мига было достаточно. Величие этого трона охраняло замок лучше, чем тысячи стражников, и вот потому-то, пройдя замок Повелителя насквозь, Гэвин не встретил ни охраны, ни часовых.
Он не спускался вниз, в подвалы замка, где есть места, от которых шарахаются даже демоны, не видел Гэвин и сокровищницы Повелителя Царства Мертвых, что убила бы, наверное, его своими ловушками; хотя — кто знает? — возможно, она уже не смогла бы его заинтересовать.
В этом подземелье, глотающем звук шагов и шевеление жизни с одинаковой охотой, сумерки постепенно вошли и в его душу. Усталость и безразличие окутали Гэвина тяжелым своим плащом; под весом этого плаща он тащился, едва передвигая ноги, не зная и не помня уже, кто он и как попал сюда, и отчего должен идти и идти, и отыскивать в лабиринте ходов и коридоров те из них, что вели вверх, вверх, вверх, к миру живых, который для него не был теперь даже воспоминанием — только местом, где он сможет остановиться наконец.
Когда в одном из переходов, поднимавшемся кверху сперва круто, а затем все более полого, забрезжил вдали перед ним серенький свет зимнего дня, Гэвин не почувствовал ни удивления, ни радости и лишь продолжал идти, даже не ускорив шаг, а за ним, уже не так легко и бесшумно, как прежде, брел волк. Между тяжелых валунов на горном склоне открывался выход на землю, и они выбрались туда один за другим. «Все, — подумал Гэвин. — Все». И в ту же минуту волк, как он это делал уже несколько раз в подземных коридорах, если замечал опасность раньше Гэвина, ткнулся ему в ноги головой.
Гэвин обернулся. Он был в длинном, голом, заваленном каменными глыбами ущелье, безрадостное низкое небо накрывало его сверху, безрадостные серые камни, испачканные кое-где пятнами мха, были вокруг. Солнце не могло пробиться сквозь облака, которые, казалось, были здесь всегда и всегда будут, и вечно будут плавать в этом ущелье смутные сумерки, такие же, как те, в которых безучастно бродят души мертвых в своей стране. Это было тоскливое место, и именно тоска стала первым чувством, для которого проснулась душа Гэвина после подземной пустоты, и еще — дикое и муторное ощущение, будто он был уже здесь, уже видел все это, уже бродил в этих сумерках, как будто он никуда и не уходил с долин страны мертвых или вечно, куда бы ни пошел, обречен возвращаться туда. А потом Гэвин заметил движение меж валунов и больше не мог думать ни о чем, только о существе, пробирающемся там по направлению к нему, медленно — медленно — очень медленно — как во сне, от которого невозможно проснуться.
