До сих пор.
Но теперь – дело иное. Да этому подарку при нынешних обстоятельствах просто цены нет! Драконы помнят все. И их книги могут ответить на любой вопрос о том, что помнят драконы. Гобэй спросит… и получит ответ, и узнает точно, изменялся ли мир, и был ли Кенет при этом, и не он ли и изменил прежний мир, и кто он вообще такой…
Гобэй нетерпеливо смахнул все со стола, освобождая место для работы с драконьей книгой и будущего вопрошания, и встал. Куда же запропастился подарок господина министра?
Шерл упал со стола, жалобно тенькнул, ударившись об пол, и развалился на две половинки. Поглощенный поисками Гобэй ничего не заметил.
Кэссин и в самом деле ни о чем не думал – но совершенно не в том смысле, как это представлялось Гобэю. В его остекленевших глазах не отражалось ни единой мысли потому, что в голове их было слишком много. И ни одну из них невозможно было додумать до конца: только успеваешь с грехом пополам понять, о чем она, как приходит совсем другая, совсем не о том, о чем-то непривычном… злые мысли… кусачие… растерянные… нехорошие, одним словом, мысли. Зато когда мыслей так много, это даже хорошо… они не дают думать о том, о чем думать не хочется.
О том, что случится завтра утром.
Как ты там выразился, чистоплюй? «Это завтра ты станешь палачом, а пока ты еще человек…» Будь ты проклят…
Но зачем думать о том, что случится утром? Еще ведь и ночь не наступила. И Кэссин может лежать и смотреть в потолок… может… и будет… вот лежу и буду лежать… буду лежать, пока не наступит утро… пока буду лежать, утро не наступит… и ничего этого не случится, потому что я никуда не встану, а буду лежать… лежать и думать, как же мне поступить завтра утром… которое не настанет, потому что я лежу… и буду лежать и думать… думать, думать, думать…
Кэссин слегка мотнул головой, словно желая доказать самому себе, что он волен двигаться, что он может и встать с постели, что не обречен он до скончания веков думать о том, что он должен сделать в ожидании рассвета, который никогда не наступит. Брр… нет, страшная штука – вечность. И часа Кэссин не провел в подобных размышлениях, а вон как его корежит. Какое счастье, что в его распоряжении не целая вечность, а вечер и ночь.
И за это время он должен принять решение. Больше всего Кэссину хотелось заплакать. Потому что все прочие его хотения осуществить невозможно.
Например, пойти к кэйри и уговорить его не трогать Кенета, пощадить его, отпустить… как бы не так… смешно даже предполагать, что на кэйри подействуют уговоры… но как же хочется попытаться… ведь тогда не придется думать, кого предпочесть… да мало ли чего хочется…
