Я отодвинул книгу, которую читал до этого.
— Рассказывай! Что ты знаешь о Бутенко?
— Да что, — толин взгляд просил у друзей помощи. — Не я один… Все вот знают…
— Что знают? — спросил я.
— Да что Бутенко… раньше… до прихода в училище… воровал…
Так вот оно что! И я тотчас же спросил:
— Кто знает? Перечисли…
— Ну, кто… — багровел Толя. — Я, Мишка Петров, да Колька Воронов из нашей группы, да еще Васька Кирьянов из четырнадцатой. Да вот они, — он обвел взглядом ребят, сидящих в кабинете. — А больше никто…
— Вы и Бутенко говорили об этом?
— Один раз Кирьянов в столовой сказал… Чуть до драки дело не дошло…
— Когда это было?
— Месяца два назад… Да вот когда вы с ним во время поверки разговаривали…
— Вот что, ребята, говорить об этом больше не следует. Ты, Толя, передай это Петрову и Воронову. С Кирьяновым я сам поговорю. А теперь идите в комитет комсомола. Заседание комиссии состоится там.
Передо мной снова и снова всплывала сцена моей беседы с Васей Бутенко в комнате четырнадцатой группы, его странное поведение на вечере. Теперь я понял, что жгло его. Он старался забыть о своем прошлом, жил, как живут все наши воспитанники, чувствовал себя полноправным членом коллектива и вдруг его упрекнули… Да, нехорошо получилось… Очень нехорошо…
Своими соображениями я поделился с зашедшим ко мне Васей Гусаровым. Он задумался и вдруг широко улыбнулся.
— А знаете, с кем наш Бутенко знаком? Даже письма от него получает?
— С кем? — спросил я.
И тут Гусаров назвал известного поэта, лауреата Сталинской премии. Я решил, что ослышался, и переспросил:
— Да, да, — уверил меня комсорг. — Сам своими глазами видел письмо от него на имя Бутенко. Да оно, наверно, и сейчас лежит на столе, где обычно письма раскладывают.
Это было уже совсем непонятно. Я не знал, что и думать.
— Вот что, Вася, — сказал я, стараясь быть спокойным. — Скажи, пожалуйста, дежурному — пусть вызовет ко мне Бутенко: по оформлению праздничной колонны…
6
И вот он опять сидит передо мной, Вася Бутенко. Ему скоро восемнадцать. Над верхней губой уже намечается нежный пушок. Стрельчатые брови, словно углем, нарисованы на гладком высоком лбу. На лице спокойствие и невозмутимость. Перед нами — все та же каслинская «Тройка», да еще томик стихов поэта, от которого Вася получает письма… Взгляд Васи падает на книжку и мгновенно загорается любопытством. Куда девалась вся его невозмутимость!
— Так вот, Вася, — произношу я, исподтишка наблюдая за ним, — на первом лозунге мы напишем следующее…
