Десять лет на острие бритвы | страница 6



Способностей у него хоть отбавляй: художник, фотограф, механик, часовщик, архитектор, химик, а самое главное — изворотлив, как угорь. Его арестовывают за присвоение какой-то дворцовой мебели. Он выкручивается, за квартиру не платит долгие годы, выселить почему-то не могут, он безработный, а живет хорошо, ни в чем не нуждается. В Елисеевском магазине берет все, что ему надо, а денег не платит. Он механик на одном из заводов, он строитель в Апраксином ряду, он руководитель бондарной артели, от безработных выбирается в Ленинградский Совет. Хорошо знаком с Зиновьевым, с Кодацким. Организует строительство квартир в больших, высоких подворотнях домов. В 1937 году забирают и освобождают через месяц. В блокаду Ленинграда подрывается на мине в поисках картошки в пригороде.

Таким был этот странный человек, который мог устроить любую пакость своему другу и в то же время снять и отдать последнюю рубашку.

Сняли все с меня, бросили в печку, одели прилично, покормила меня его новая жена — балерина, и я с ними отправился к нашим. Все были живы и здоровы, и жили на канале Грибоедова на углу мостика со львами с золотыми крыльями, напротив знаменитой, часто фигурирующей в кино, решетки губфинотдела.

Дверь открыла домработница и мы прошли прямо в столовую. Все завтракали. Никто, конечно, меня не узнал. Было полное молчание и все взгляды устремлены на меня и Стаею. В их глазах вопрос: «Что это за парень, кто это?» Выцветшие от солнца, почти белые волосы, загорелое обветренное лицо, на вид здоровяк. Так длилось, наверное, около минуты. Станислав нарочно молчал, я тоже. И тут из-за стола с криком: «Толя! Толя! Это ты?» ко мне бросилась на шею сестра Ира. Начался переполох. Целовали, обнимали и говорили: «Жив! Жив! Вот это здорово!» Мама, конечно, пустила слезу, бабушка тоже. Вот так я появился дома. Началась новая жизнь. Учеба в вечерней общеобразовательной школе для взрослых повышенного типа, днем имел случайные заработки чернорабочего, тасканье книг со складов на Думской линии, напротив гостинного двора, на подводы, их разгрузка на Невском в Доме книги. На моих глазах наглядно развивался НЭП. Миллионные заработки поденщика превратились в твердые копейки — 25–30 копеек в день. С каждым днем в гостинном открывались магазины, а в 1924 году там уже блестели сплошные зеркальные витрины, заваленные разнообразными товарами. Дефицит пропал. Рубль стал дорогим, золотым. Отошло время, когда мама приносила зарплату, полученную утром одной покупательной способности, а к вечеру уже обесцененной. И все это произошло за каких-нибудь два года, тогда промышленность, еще вчера почти полностью бездействовала, железные дороги были забиты мешочниками, поезда останавливались между станциями и пассажиры добывали для паровоза топливо. В Поволжье — голод, на юге Украины — голод, на Северном Кавказе — голод. Ни кредитов, ни помощи со стороны остального мира. И не только выжили, но встали крепко на ноги.