— Хорошо мнѣ теперича, доченька, какъ у Христа за пазушкой, а то кости разломило всѣ, — говорила умиленная Прасковья и, обернувшись лицомъ къ об-разамъ, стала креститься.
Катерина, сбросивъ съ себя мокрые платокъ и пальтушку, подвязала передникъ и, засучивъ рукава, затопила печь, развела самоваръ, наскоро подмела и притерла полъ, потомъ напоила мать отваромъ мали-ны и пошла доить коровъ.
. III.
Совсѣмъ уже стемнѣло. На столѣ горѣла лампа, ярко освѣщая красноватымъ свѣтомъ неболыпой около себя кругъ, тогда кактаж.а& В^ВТояъ-шая часть печи, двери, закоптѣлый потолокъ нахо-дились въ чѳрной тѣни.
Дверь тихо-тихо и мѳдленно, какъ отъ дуновенія слабаго вѣтерка, отворилась и также тихо и осто-рожно, передвигая ноги въ лапоткахъ, вошелъ въ избу древній, худой старецъ, кривой на одинъ глазъ.
— Тятя идетъ, — сказала Катерина и пошла ему на встрѣчу.
Старику Пётру считали давно уже за сто лѣтъ. Послѣдняя дочь Катерина у него родилась,>1 когда Петра переживалъ авраамовскій возрастъ: ему самому перевалило уже за 80, а его Сарра жила пятый деся-токъ лѣтъ. Женился онъ на Прасковьѣ въ крѣпостное время, уже будучи старикОмъ-вдовцомъ, внесши го-сподамъ невѣсты довольно крупный выкупъ.
Старецъ свою меньшую дочь особепно любилъ и всегда назі^валъ «робенкомъ».
— Здравствуй, батюшка, — громко привѣтствовала Катерина отца, какъ привѣтствуютъ людей, подвер-женныхъ глухотѣ, и слегка кивнула ему головой. И въ самомъ небрежномъ поклонѣ ея, и въ невольно насмѣшливомъ выраженіи лица, и въ тонѣ голоса Ка-терина выртила то снисходительное пренебреженіе, съ какимъ въ крестьянскихъ семьяхъ относятся къ стари-камъ, уже потерявшимъ силу и которые считаются на положеніи лишняго рта, объѣдающаго трудоспо-собныхъ членовъ семьи.
— А-а-а, это ты, Катюша, робенокъ мой, — сла-бымъ, глухимъ голосомъ, съ разстановкой промолвилъ старецъ, и обыкновенно неподвижное, сухое пергамен-тное лицо его озарилось лучомъ радости.
— Вотъ, робенокъ, жалко... што лихіе люди убили Ивана Тимофеева, хозяина-то твоего... а и радъ, — продолжалъ старецъ съ тѣмъ же растягиваніемъ словъ и остановками, — опять будешь жить у насъ... а то за нами съ бабкою [ірнгляаяекекп-к.
■=- Ой-ой, грѣхъ-то какой, дочемька, — отозвалась сЪ (івоей кровати Прасковья. — Отецъ-то нашъ совсѣмъ сдурѣлъ, што говоритъ-то? Радъ... Чему тутъ радо-ваться-то, Господи?
Старецъ по своей глухотѣ ничего не слышалъ. Онъ что-то еще пробурчалъ, отвернулся въ уголъ у двери и, шепча молитву, сталъ мыть руки изъ привѣшен-наго на веревочкѣ кувшинчика.
