— Ты воображаешь себя незаурядной, слишком для меня умной, могу сказать тебе кое-что такое, о чем ты никогда и не слышала.
— И не собираюсь выслушивать. Меня очень интересует пьеса, мистер Ривис, и я бы хотела, чтобы вы оставили меня в покое.
— Мистер Ривис?! Что это вдруг за проклятая вежливость? Ты была достаточно горячей вчера, а теперь уже «мистер Ривис»?!
— Я не буду разговаривать в таком тоне.
— Ах вот как! Ты не будешь водить меня на веревочке, понятно тебе? Может, я и грязь, дерьмо, но у меня и мозги есть, и все то, из-за чего женщины вешаются мне на шею… коль я того захочу, ясно?
— Я знаю, что вы неотразимы, мистер Ривис, и что моя неспособность ответить вам так, как те женщины, — это безусловно, патология.
— Язвительные словечки оставь при себе, — выкрикнул он в отчаянии и ярости, уже не сдерживая звонкость голоса. — Я покажу тебе… покажу, что имеет значение!
Не успела она подвинуться снова, как он почти упал на нее в кресло, придавил к спинке — девушка пыталась оттолкнуть парня обеими руками, задела локтем по лицу, но парень не отпускал ее, огромной рукой притянул к себе ее голову, впился в ее губы своими. Потом до меня донеслось их свистящее дыхание и скрип сидений под весом борющихся тел. Я не двигался с места. Я понимал: они знали друг друга лучше, чем могло показаться мне с первого взгляда. К тому же здесь с девушкой ничего не могло случиться плохого.
— Грязь! — сказала она, наконец отпихнув его от себя. — Ты и вправду грязь… Дерьмо.
— Ты не смеешь так меня называть!
Он совсем забыл о шепоте. Его руки опять протянулись к ней — одна на шею, другая на плечо.
Я только-только успел приподняться в своем кресле, как зажегся верхний свет. Диалог на сцене прервался; все, кто был в театре, вскочили с мест, иные кинулись к ссорящимся. Во главе с Марвеллом.
Это был мужчина с льняными волосами, в твидовом костюме, он нервно дрожал, и в голосе его — от волнения? — я услышал английский акцент.
— Эй! Что здесь такое происходит? — воскликнул Марвелл так, как спросила бы засидевшаяся в старых девах школьная учительница, застав учеников за чем-то неприличным.
Парень повернулся навстречу Марвеллу. Нехотя, но угрожающе. Мышцы рук, положенных на спинку кресла переднего ряда, напряглись, взгляд стал застекленело-ледяной.
Вперед выступил Слокум.
— Предоставь это мне, Фрэнсис, — сказал он Марвеллу, продвигаясь по заднему ряду к девушке, которая застыла в своем кресле. — Ну, Кэти, что тут происходит?
