– Десять бомб, – сказала неожиданно женщина в дверях.
– Простите, что?
Она обернулась на вопрос Колобка, глядя неожиданно уставшим взглядом, лишенным всякого человеческого интереса:
– Десять бомб надо, сейчас. И гранаты. Много гранат.
– Это не быстро.
Она вышла на середину комнаты, обвела взглядом лежащих на полу и их товарищей, сокрушенно разводящих руками, прислонила к изголовью неприбранной Колобковой постели винтовку и села, вынимая стальной портсигар. Колобок снова хотел сказать, чтобы не курила, и снова споткнулся о взгляд.
– Я подожду…
Лечь на кровать она не решилась все-таки – задремала, тяжело опершись на стоящий рядом столик.
Ее звали товарищ Мария Волкова.
Парня и девушку похоронили на следующий день в лесу прямо за домом. Мария Волкова стояла над неглубокой могилой и с ненавистью смотрела перед собой, пожевывая потухшую папиросу. Приходили какие-то серьезные молодые люди, о чем-то переговаривались в сенях. На рассвете третьего дня она ушла в сопровождении тощих белобрысых мальчишек в кепках, утащив восемь тяжеленных Колобковых бомб. Один из мальчишек, не рассчитав свои силы, чуть не уронил бумажный сверток, Волкова цыкнула на него, мальчишка густо покраснел, а Колобок вздохнул, проводив их недоверчивым сочувствующим взглядом.
Глубокой ночью, часа в три, а то и в четыре, в сенях послышалась какая-то возня, грохот. Вымазанный кровью и сажей незнакомый мужчина обнимал Волкову, которая висела на нем словно пьяная, странно запрокинув голову в съехавшей набок алой косынке. В этом сероватом предрассветном полумраке, в этой раздраженной суете в узком пространстве с падающими тазами и транспарантами, Колобок вдруг впервые заметил деталь, ранее почему-то не открывавшуюся ему, – грудь у товарища Волковой, обтянутая грязным хлопком рубашки с одной оторванной пуговицей, с выбившейся серебряной цепочкой, была совсем не маленькой, и это казалось удивительным, так как Волкова, несмотря на женское имя, еще ни разу не становилась им в мысленный ряд с остальным женским населением Земли (будь они хоть комсомолками, хоть элегантно стареющими бабушками с замурованными в стены брильянтами), автоматически вызывая тем самым определенную манеру поведения, тембр голоса и тому подобное. «Наверное, я был несправедливо груб с ней», – подумал Колобок, помогая раненому мужчине уложить Волкову на кровать и уже совсем по-другому глядя на ее безучастное молодое красивое лицо, вспоминал, как сидела она тут всю ночь со своей винтовкой.
