А родная мать навсегда осталась для него малознакомой женщиной, характер которой он узнавал постепенно и с годами все более от нее отдалялся.
4
У входа во дворец стоял часовой.
— К его превосходительству генералу Панину, — бросил ему Порошин, проходя в дверь. Адъютантская служба, пусть и недолгая, приучила его держаться уверенно. Старый лакей в сером кафтане поднялся с кресла. — Проводи к Никите Ивановичу, — приказал Порошин и пошел вслед за лакеем по анфиладе комнат. В приемной зале провожатый остановился, сделал знак Порошину подождать и, волоча по коврам тонкие ноги в белых чулках, поплелся дальше. На стенах зала были развешаны картины, изображавшие морские сражения и горящие корабли. Порошину показалось, что он узнал руку французского живописца Верне, чьи полотна любил покупать государь Петр Алексеевич, он стал искать подпись художника, чтобы убедиться в своей догадке, не расслышал за своей спиной быстрых шагов и обернулся только на строгий оклик:
— Ты кто таков?
Худенький мальчик в парике и со шпагой по росту смотрел в упор на Порошина, гневно распушив ноздри вздернутого носика.
Это был великий князь Павел Петрович.
— По приказанию государя к его превосходительству Никите Ивановичу Панину, — рапортовал Порошин. Первый раз он увидел Павла года полтора назад на галерее во дворце, где был обед кавалеров ордена Андрея Первозванного. Порошин, в ту пору офицер-учитель Сухопутного кадетского корпуса, был в наряде со взводом кадет для помощи дворцовой прислуге. Великий князь, маленький и очень серьезный человечек, сидел за столом на стуле с подушками и выглядел заморышем среди толстых вельмож. Порошин заметил, что когда Павел попросил второй кусок арбуза, воспитатель его Никита Иванович Панин сухо сказал:
Хватит, ваше высочество.
Павел не унизился до повторной просьбы, а отвернул голову от своего гофмейстера и стал смотреть на кадет, носивших кушанье.
Облик тощего шестилетнего ребенка, наряженного в сшитый ему для этого дня костюм голубого цвета, с лентой первого ордена империи — Андрея Первозванного, тронул доброе сердце молодого офицера. Мальчик спокойно провел за столом вместе со взрослыми два долгих часа и лишь после этого времени обнаружил признаки недовольства, которые старался погасить Никита Иванович.
Порошин искренне сочувствовал ребенку, видя, как вздрагивает он при пушечной пальбе, которой сопровождались тосты за здоровье императрицы, великого князя, его родителей, союзных монархов и, наконец, верноподданных. Но порядок обеда поддерживался нерушимо, и Павла не отпустили до конца праздника… Позже Порошин имел случаи несколько раз видеть наследника и должен был признаться себе, что желал бы вступить в штат великого князя. Преподавательским опытом он уже обладал и думал, — вероятно, справедливо, — что мальчику скоро придется начинать ученье и что корпусной офицер мог бы объяснять великому князю математику не хуже, а пожалуй, и лучше какого-нибудь иноземного учителя, потому что знает предмет и привязался к возможному ученику, несмотря на разницу их положения в свете. Такие воспоминания и мысли мигом пронеслись в голове Порошина, пока он отвечал Павлу и глядел, как в залу входил Никита Иванович Панин, тоже со шпагой и в парике, как будто он со своим питомцем не то прибыл с высочайшей аудиенции, не то на нее отправлялся. — По приказанию его императорского величества поручик Порошин прибыл в распоряжение вашего превосходительства, — громко, будто на плацу, доложил офицер.
