Дача оказалась маленькой, но теплой и уютной, а главное, на самой окраине поселка, возле леса. Перед отъездом я позвонила в издательство, сообщила, что болела, а то они уже потеряли меня, и, договорившись с ними, быстренько к ним съездила. Отвезла большую законченную работу, даже деньги смогла сразу же получить за нее, — небывалый случай. Дочери сказала, что гуляла возле дома, врать, конечно, нехорошо, но она раскричалась бы, узнав правду. А всех дел-то, что съездила туда и обратно, зато о деньгах теперь думать не буду.
Мои, выгрузив и разместив меня и все мои вещи, сразу же обследовали окрестности, главным образом их интересовали почта и магазин. И то и другое имелось в наличии и исправно функционировало, что их порадовало, а меня, признаться, не очень. То есть против магазина я ничего не имела, но вот с почты мне надлежало систематически отзваниваться любимым родственникам. Но раз я им обещала звонить, значит, буду, не люблю нервировать людей, тем более попусту. Для облегчения и успокоения их душ я при них затопила печку, а они, проверив, что я на самом деле владею этим умением, и натаскав в сени побольше дров из сарайчика, наконец-то отбыли. Уже после их отъезда я вспомнила, что так и не выяснила, чья это дача. Кажется, каких-то Любашиных знакомых и этих знакомых сейчас нет, куда-то уехали и будут не скоро, не то через год, не то через два. В конце концов, какая разница, чья это дача, главное, что тут нет никого и я одна.
* * *
Проснулась я с чувством приятных перемен. Глаза открыла, вокруг меня все незнакомое, странное. Огляделась в недоумении — батюшки, да ведь я на даче! Ходики на стене, сделанные в виде кошачьей головы, с бегающими глазками-бусинками, которые я вчера старательно завела, показывали без четверти десять. Однако заспалась я. Печку пока растапливать не стала, и так тепло. Чайник подогрела на электроплитке, позавтракала, глядя за окно. На улице, по всему видно, стоял морозец. Любаша снабдила меня валенками — серыми, смешными, мохнатыми. Обула их, прошлась по дому — ступать в них было очень непривычно, ну, ничего, привыкну, зато тепло. Старательно оделась, как мне было велено: теплый платок на голову, даже не платок, целая шаль, дубленка, такие же варежки — ну ни дать ни взять баба, которую сажают на чайник. Выкатилась, как колобок, на улицу, все как у Пушкина — мороз и солнце! Везде искрится снег, но не как в городе — серый, а рафинадно-белый, только возле самых стволов сосен на снегу мелкие веточки, чешуйки коры, хвоя. Или это птицы, белки намусорили? Стояла я тихо, и на ближайший ко мне куст опустилась синичка, довольно большая, пузатенькая, брюшко как желтый шарик, а спинка сизенькая. Я ей негромко сказала: здравствуй, она наклонила голову набок, словно пыталась меня понять, я засмеялась, уж больно потешно она выглядела. Птичка, испугавшись, вспорхнула. Я прошлась неспешным шагом до магазина, но заходить в него не стала. На улице встретились мне несколько человек, пожилые здоровались, и я им отвечала, а те, что помоложе, только окидывали любопытным взглядом. Повернула к дому, который должен был на ближайшие недели стать моим пристанищем и, значит, могла временно считать его своим.
