Теперь от той пухлости не осталось и следа. Гэйл стала худющей, выросла. Вход в бассейн обошелся ей в 2,80 фунта — в два раза больше, чем Энту. Вот это и значит — повзрослеть: ВЗРОСЛЫЕ: 2,80.
Нелепо толстый мужчина спустился в бассейн на детском его конце и побрел к глубине, складки жира на его боках, когда он поплыл, заплюхали по воде.
— Как может плавать такой жирнюга? — прошептал ей Энтони, в котором благоговейное изумление пересилило сдержанность. Гэйл, торопясь дать ответ, лихорадочно думала. Способность понимать побуждения других людей, да и собственные тоже, никогда сильной ее стороной не была.
— Наверное, ему доктор прописал, — наконец, сказала она.
Ей-то этот мужчина таким уж нелепым не показался. Он принадлежал к миру добропорядочному, а люди этого мира были людьми нормальными, занимающими, каждый, свое, правильное место. Этот жирный дядя был своим среди матерей и их загребавших воду руками детишек, среди неторопливых атлетов, подростков в подводных очках; он имел полное право вытеснить столько воды, сколько ему захочется, — а Гэйл, побледневшая от ночной жизни, траченная наркотиками, была в их мире чужеродным предметом, и какой-нибудь раздражительный чиновник мог в любую минуту выдернуть ее из бассейна. Она осмотрела себя в воде — белые хилые ножки, торчавшие из великоватых красных трусов, — а потом взглянула на Энта. Ему-то трусы тоже были великоваты, зато сидели на нем — лучше некуда: Энт выглядел так, точно он до этих трусов еще дорастет, а она в своих словно бы усыхала.
Энтони по-прежнему норовил показать ей, как он здорово плавает, плюхаясь в воду, дергаясь под ней, а после всплывая: Гэйл постаралась напустить на себя вид одобрительный, хотя, вообще-то, она все посматривала на полнотелую даму, которая так и сновала за ограждением взад-вперед на спине. Дама была мощная, крепкая, и проходила дистанцию из конца в конец и обратно, от глубокого места до мелкого, от мелкого до глубокого — настоящая пловчиха, — и груди ее торчали из воды. Другой человеческий вид, такой же отличный от вида Гэйл, как тюлень или дельфин. Гэйл прижала ладонь к груди. У нее-то под лифчиком ничего, почитай, и не было, да и талия обтягивала одни только кости. Героин иссушил ее. Когда социальные работники отобрали у Гэйл Энтони, то выдали ей сцеживатель для молока, а сцеживать оказалось и нечего.
Она вдруг взяла и поплыла, по-своему. Все, что умела Гэйл, — погружаться ничком в воду и, дождавшись, когда тело всплывет само, продвигаться вперед, медленно загребая руками. И снова, впервые со времени того урока в бассейне на заднем дворе, она попыталась дышать, как ее учили, но, стоило ей поднять над водой голову, как все остальное начинало тонуть. И Гэйл расстроилась — все же была у нее надежда, что за долгое, страшное время, прожитое ею с тех пор, она могла как-то сама собой, автоматически, приобрести это умение.
