— Двадцать третий. В Прусскую кампанию я служил в Коннопольском полку.
— Как ваша фамилия?
— Александров!
Кутузов встал и обнял улана.
— Как я рад, что имею наконец удовольствие узнать вас лично! Я давно уже слышал об вас.
Михаил Илларионович достал носовой платок, и, слегка отвернувшись, вытер слезящийся глаз.
— Останьтесь у меня, если вам угодно, — предложил он ласково. — Что ж касается до угрозы расстрелять вас, — прибавил Кутузов, усмехаясь, — то вы напрасно приняли её так близко к сердцу. Это были пустые слова, сказанные в досаде.
Александров кашлянул, но возражать не осмелился, почтительно промолчал.
— Подите к дежурному генералу Коновницыну и скажите ему, что вы у меня бессменным ординарцем.
Улан, припадая на больную ногу, двинулся к выходу. Кутузов остановил его.
— Вы хромаете? Отчего?
— В сражении под Бородино я получил контузию от ядра.
— Контузию от ядра! И вы не лечитесь! Сейчас скажите доктору, чтобы осмотрел вашу ногу.
Александров соврал, нога почти не болит, и бодро похромал к выходу. Уже у дверей он обернулся, и обратился к главнокомандующему:
— Позволите ли, ваше высокопревосходительство? Я привёз из Москвы с собою брата. Ему уже четырнадцать лет. Пусть он начнёт военный путь свой под начальством вашим.
— Вот как? Хорошо, доставь его ко мне, — сказал Кутузов, — я возьму его к себе и буду ему вместо отца. Где ж он теперь?
— Он ждёт меня у избы.
— Так пусть войдёт.
В горницу вошёл щупленький русоволосый кадетик и звонко поздоровался. Кутузов кивнул в ответ и внимательно прищурил уцелевший глаз.
— Ну, сынок, подойди поближе.
Луша подошла к столу, и вытянулась во фрунт.
— Гм. Брат значит? Ах, не совсем. Родственник? Ну-ну.
Лицо Кутузова осталось невозмутимым, только иронически приподнялась лохматая седая бровь.
— Фамилия-то его как? — через голову Луши обратился Кутузов к улану. — Уж не Раевский ли? А у него, говорят, ещё сестра есть?
Кутузов бросил быстрый взгляд на кадета и хитро улыбнулся. Кадет стоял невозмутимо, руки по швам. Кутузов по-стариковски тяжело поднялся с лавки, и крикнул в дверь:
— Ничипор, голубчик, когда же чай будет?
— Готово, готово, Михайло Ларионович! Прикажете подавать? — денщик втащил в дом кипящий самовар и водрузил его на стол.
Самовар был большой, в его сверкающих боках отражалась вся горница. Увидев в нём и своё, бледное от недосыпу лицо, Луша невольно поправила волосы быстрым привычным движением руки.
Поймав пристальный взгляд Кутузова, она смутилась и опустила ресницы.
