— Задай вопрос полегче.
— Значит, не знаешь или врешь, что не знаешь, — обиделся матрос.
* * *
В кабинете начальника пароходства стелилось облако табачного дыма. Когда Веронд доложил о себе, хозяин кабинета начал без всяких предисловий:
— Итак, погрузку вы закончили.
— Давно. Сейчас своими силами пытаемся довести котлы до ума.
— Ремонт закругляйте срочно.
— Но…
— Знаю, о чем собираетесь сказать. Отменить приказ не имею права.
— …Но, — упрямо продолжал Веронд, — «Ванцетти» в любой момент может оказаться беспомощным, как разбитый параличом старик. Страна может потерять пароход. — Говорил с холодным спокойствием, словно речь шла не о нем самом, его команде и судне, а о ком-то чужом. — Но… это не значит, что «Ванцетти» просит вас отсрочить или отменить приказ. Капитан лишь ставит вас в известность о состоянии судна, как видите, даже без письменного рапорта. Он ведь имеет право на это?
— Да, Владимир Михайлович, имеет, но он, то есть вы, обязан мобилизовать все силы, чтобы дойти куда приказано. Вот пакет. Координаты, где его надлежит вскрыть, указаны. Распишитесь в получении.
Прежде чем поставить дату и подпись, Веронд полюбопытствовал, за чьею она следует: «Цибулькин Владимир Андреевич, капитан «Кузнеца Лесова».
Почти месяц они стояли на лесобирже рядом. Где он теперь? По срокам мог даже проскочить в Штаты.
Размашистая подпись не уместилась в отведенной клетке. Веронд смущенно пыхнул трубкой, виновато посмотрел на начальника пароходства и встретился с его странно-настороженным, изучающим взглядом.
— Что, думаете, трушу? — спросил напрямик.
Тот не спешил с ответом. Наконец сам спросил:
— Вы, кажется, знали капитана «Кузнеца Лесова»?
— Как понять «знал»? — севшим голосом переспросил Веронд.
— Не хотел сообщать перед выходом, но… но, может быть. правильнее, чтобы вы знали — «Лесов» погиб. Все погибли.
Голос доносился словно издалека. «Все погибли». Совсем, кажется, недавно он, Веронд, зашел в каюту Цибулькина. Владимир Андреевич уютно сидел в обтянутом белоснежным чехлом кресле, совсем домашний: в толстом свитере, холщовых штанах, шерстяных носках домашней вязки. И сама каюта, словно частичка далекого- предалекого дома. Привычные морские атрибуты как-то трогательно уживались с вещами, в которых ощущалось незримое присутствие жены. На диване — подушечка- думка, вышитая крестиком. Над письменным столом, пониже хронометра, и раме под стеклом множество фотографий: дореволюционные, на плотном картоне с потускневшими бронзовыми названиями фотоателье, недавние, любительские. Портреты самого Цибулькина, жены, детей. Фото пароходов, на которых Владимир Андреевич переплавал за сорок лет флотской жизни.
