Но сильнее горечи и гнева в эти минуты и часы были ненависть и презрение, которые Буров испытывал к самому себе. Не его дело — судить предков и критиковать работу Совета Безопасности, в конце концов предки сохранили Землю, а в Совете сидят люди, и они могут ошибаться. Но как получилось, что он, мужчина, жив и здоров, а жена его умирает?
Вера была еще жива, болезнь удалось блокировать, замедлить ее течение, но даже неспециалисту было ясно, что это не решение вопроса. Стимуляция организма облучениями, вливаниями и еще целым комплексом мер, о которых Буров имел самое смутное представление, могла некоторое время поддерживать жизнь Веры, но как долго? И разве можно такое существование назвать жизнью?
Буров знал, что археологи-чистильщики и раньше умирали от спунса и что работа в АКБ считается едва ли не самой опасной на Земле, но не придавал этому значения. Он до сих пор не мог понять, нет, поверить, что на Земле человеку может что-то угрожать. И вот теперь он, десантник, жив и здоров, а его жена умирает…
Буров не видел ни веселого разлива зелени под гравилетом, ни волшебных зеркал озер, ни плавного парения птиц, уступавших ему дорогу. Он очнулся, только оставив позади белые купола Светогорска, когда до санатория осталось совсем немного. Очнулся и понял, что, как бы ни хотел он сейчас видеть Веру, являться в таком состоянии в санаторий нельзя.
Вдалеке показались коттеджи «Серебряного мыса», блеснула гладь гигантского озера, и Буров дал гравилету команду спускаться.
Он не успел переодеться в Космопорте и так и остался в мятом, стального цвета комбинезоне, резко выделявшемся на фоне молодой зелени. Насколько позволяла высокая, по колено, сочная трава, он широко шагал вперед, не разбирая дороги, и оставлял после себя борозду примятых стеблей, полегших под тяжелыми башмаками. Лугу не было конца, и медовые запахи становились все сильнее, смывали горечь, гнев и обиду на судьбу.
Он шел долго, и перед его глазами плыли яркие звездочки полевых цветов, белые пушистые облака и густо-синее небо. Потом он заплакал, и слезы закрыли от него мир, слышно было лишь сочное жужжание пчел над цветами…
Когда Буров подошел к зданиям санатория, в руках у него был ворох полевых цветов. Встречные, видя их, улыбались, но тут же гасили улыбки, пораженные несоответствием веселости цветов и жестким выражением лица мужчины…
Врач, следовавший за угрюмым десантником, не знал, что делать. Он не хотел допускать его к больной, ей могло повредить волнение встречи, но и задержать пришедшего не решался. Несколько раз он пытался остановить мрачного посетителя, но тот не обращал внимания на его робкие призывы. Так они и шли друг за другом по длинным безлюдным коридорам, и от цветов по серебристым, без единой пылинки стенам разбегались радужные блики.
