Я читал записки о восстании Спартака, написанные моим предком Гаем Фуском Салинатором, и знал, что если начинается бунт, то рабы принимаются грабить, разрушать, насиловать, убивать, низвергать статуи, поджигать виллы, губить урожай. Их мир более дикий, чем наш. Для них не существует законов.
Следовательно, наказание и страх необходимы, как сказал Сенека, мой мудрый учитель. И в сенате, где сурово и безоговорочно было осуждено предательство раба-преступника, убившего городского префекта Педания Секунда, оратор Гай Кассий Лонгин убедительно обрисовал последствия, к которым может привести снисходительное отношение к остальным рабам в доме жертвы.
— Кого могут защитить рабы, не сумевшие уберечь от опасности Педания Секунда? — вопрошал Гай Кассий Лонгин. — Кто защитит домочадцев, если слуги, даже под угрозой смерти, не способны отвратить от них беду?
Иными словами, этих рабов надлежало казнить. Всех — мужчин, женщин, детей.
Сто раз в ночной тишине перебирал я в голове эти доводы, повторял слова Платона, приведенные Сенекой: «Рабы — неудобная собственность». Однако великие мужи Греции от этой собственности не отказывались. Все это должно было меня убедить и успокоить. Но я ощущал подавленность, меня мучила бессонница.
Между тем уже светало. Я вышел из дому и по улицам, забитым толпами рабов и загроможденным повозками с амфорами или другой поклажей, дошагал до Бычьего форума, где состоялась казнь четырехсот рабов.
По мере того как я подходил к этому кварталу, где протекала большая Клоака, вбирающая в себя все сточные воды города, я замечал группы мужчин и женщин — женщины были в черных покрывалах, — которые двигались в том же направлении, что и я. Они шли, прижавшись друг к другу, их лица были серьезны и спокойны. В такт их медленной поступи раздавался какой-то ритмичный звук, нечто вроде речитатива. Сжатые руки они держали возле губ. Я решил, что это иудеи.
Презиравший их Сенека уверял, что они развращают Рим, и в городе их становится все больше. Сегодня их тут не меньше пяти-шести легионов. Они выплескиваются со своей религией на улицы города, как будто их приносит Клоака.
Я обогнал это шествие и через несколько сотен шагов увидел большой пустырь. Утыканный крестами с телами казненных, он напоминал скорбный лес, вокруг догорали костры.
Лицом к цепи солдат на коленях стояли мужчины и женщины. Я подошел ближе. В дыму виднелись тела женщин и детей, связанных и сильно обгоревших. Все мужчины были распяты. Над пустырем в предвкушении добычи кружили птицы.
