— Если ты рассердишь камни, Джастин, ты сам будешь не рад, — Она говорила серьезно и, судя по всему, злилась. — Потому что у камней очень, очень долгая память.
Это было рано утром, в начале восьмого, в субботу. Мама подбросила меня до жилища Зимы, а сама поехала на встречу с клиентом. День был классный, бабье лето, листья только-только начали желтеть. Из окна видны были две яхты, уходящие зимовать на юг. Я бы предпочел покататься на скейтах вместе с Коди, но Зиме не терпелось закончить дом, пока не наступили холода, и я обещал ему прийти и помочь с окнами.
Зима был где-то на улице. Вала, рявкнув на меня из-за своих камней, ушла за чем-то в спальню. Я зевнул и пожалел, что не прихватил свой айпод, и тут сверху донесся крик Валы.
Я оцепенел. Это был ужасный звук — не пронзительный, как обычно кричат женщины, а низкий и рокочущий. И он все длился и длился, без перерыва на вдох. Я кинулся к ступеням, но тут в дом ворвался Зима. Он отшвырнул меня в сторону и взлетел по лестнице, перескакивая через ступени.
— Вала!!!
Я побежал следом за ним, через пустой коридор, в спальню. Вала стояла перед окном, схватившись за голову и устремив на что-то взгляд. Зима схватил ее за плечи.
— Что случилось?! Ребенок?!
Он попытался прижать жену к себе, но Вала качнула головой, а потом оттолкнула его с такой силой, что он врезался в стену.
Я подбежал к окну и посмотрел на желтеющий лесной полог, а Вала беззвучно осела на пол.
— О нет! — Я уставился на утес над заливом. — Королевские сосны…
Я протер глаза и даже не обратил внимания на Зиму, который отпихивал меня, желая понять, в чем дело.
— Нет!!! — взревел он.
Одно из трех огромных деревьев исчезло — самое большое, росшее ближе всех к краю утеса. На его месте виднелась голубая щель, участок неба, и меня замутило от этой картины. Это было равносильно тому, как если бы с твоей руки вдруг пропал палец. У меня задрожали губы, и я отвернулся, чтобы никто не увидел моих слез.
Зима грохнул кулаком по подоконнику. Лицо у него сделалось белым как мел, а глаза покраснели, будто по ним мазнули краской. Это меня сильно напугало, и я посмотрел на Валу.
Она поднималась, держась за стену — неоконченную стену, просто серый гипсокартон со стыками, замазанными шпаклевкой. Лицо ее тоже побледнело. Но оно не было белым. Оно было серым. Не живого серого цвета, как волосы или мех, а тусклого, крапчатого, как поверхность гранита.
Серым было не только ее лицо, но и руки. Повсюду, где только виднелась ее кожа, она казалась холодной и мертвой, как груда камней для очага, что валялась внизу. Одежда Валы обвисла, как будто ее набросили на валун, а волосы сделались жесткими, словно пряди ягеля. Даже глаза потускнели и превратились в черные пятна; в них осталось лишь по единственной светящейся точке — словно капли воды, попавшие в углубления на камне.
