и вы увидите.
В тот день, когда Козефу Й. понадобилось купить лопату, у него было впечатление, что все глаза говорят: да, господин Козеф, мы — те, кто может это сделать, одно ваше слово, и мы это сделаем.
— Вы случайно не могли бы купить лопату? — как бы между прочим спросил он старичка, хромого на одну ногу, сидя с ним за столиком в корчме.
— Мог бы! — ответил старичок, хромой на одну ногу, вне себя от счастья.
В тот день, когда ему понадобилось купить кайло, все лица города выражали искательность его просьбы. Казалось, они ничего так не хотели, как купить Козефу Й. кайло. А в последующие дни все горели желанием купить ему веревку, топор, полотно пилы и все прочие столярные разности.
— Большое дело вы своротили, — заметил походя корчмарь без имени.
— Так держать! — подбодрил его первый старичок.
— Как нам повезло с вами, — шепнул ему второй старичок.
— Молодцом! — заключал каждую реплику третий старичок.
Поездки в город оканчивались почти всегда долгими минутами, проводимыми в корчме, минутами, которые растягивались до четверти часа, а через некоторое время и до получаса. Странным было, однако, что никогда к нему не подсаживались больше, чем один или два старичка. Чаще всего они вообще подходили по очереди и очень редко — по двое сразу. А народ на улице, даже если поджидал его кучно, немедленно после приветствия рассеивался в разные стороны.
С охранниками Козеф Й. уладил дело простейшим образом. Фабиусу он сказал: «Вот, купил лопату», — и по дороге держал лопату на коленях. Фабиус не придал никакого значения этому событию. То же и Франц Хосс. «Вот, купил кайло», — объявил ему Козеф Й., и Франц Хосс не придал кайлу никакого значения.
Что больше всего мучило Козефа Й., так это то, что он не знал, как далеко может зайти это молчаливое попустительство со стороны охранников. Охранники, скорее всего, не имели бы ничего против, если бы он заявил, что решил одну ночь переночевать дома. Только он боялся, что такой оборот событий пробудил бы подозрения в городе. Он бы наверняка порастряс свой престиж, узнай народ, что он может позволить себе даже ночевать в городе. Постепенно Козефу Й. стало хотеться, чтобы Фабиус или Франц Хосс при всем народе одергивали его, дабы все видели, что он терпит.
Каждый день, только проснувшись, он бежал в охранников клозет и смотрелся в зеркало. Он никогда теперь не брился начисто, а оставлял на щеках трехдневную щетину, что придавало ему вид слегка усталый и измученный, но в то же время достойный. Когда предстояла поездка за хлебом, он старался ночью поменьше спать, чтобы под глазами были круги, а лицо — помятое. Народ должен был видеть его всегда таким, каким хотел видеть: благородным, героическим и в то же время усталым и изможденным. Он был заключенный-
