а значит, и
он, Козеф Й., стали текучими-ползучими и ухитрились пролезть под двери и через малюсенькие щели в стенах. И все
ползут на него, на Фабиуса, чтобы напасть, чтобы сожрать, чтобы его больше
не было. Годами он жил в этом страхе, годами переживал эти муки. И от них было не избавиться, от них нельзя было воспрять иначе как через
битье. Да и
битьем-mo он не многого добивался, потому что эти всплески, эта мгновенная разрядка аккумулировала в нем еще больший сгусток ужаса. Чем больше он бил, тем больше ложилось у него на совесть, пусть физически ему удавалось все-таки расслабиться и избавиться от этой жуткой дрожи. Потому что у него, у Фабиуса, была совесть. Да.
— Вы мне верите, господин Козеф, верите? — заклинал он со слезами на глазах, пуская слюни.
— Верю-верю, господин охранник, — отвечал Козеф Й.
Он испытывал облегчение каждый раз, когда бил. Тогда он получал передышку на полдня, а то и на целую ночь — снова владел собой, снова чувствовал себя человеком и даже в некотором роде добрым человеком, да… Вот ведь он, Козеф Й., не может быть, чтобы он не помнил такую, например, важную вещь: когда они шли на черную работу, в большинстве случаев их охранял не кто иной, как он, Фабиус. Так вот, он, Фабиус, никогда не тянул из заключенных жилы на черной работе. В этом отношении он, Фабиус, младший охранник, был самым мягким из охранников. Он никогда не раздувал дело, если кто-то отлынивал от работы или если норма не выполнялась. Он никогда никого не подгонял, никогда никого не бил за то, что работа не закончена. Случалось, позволял покурить или давал передохнуть подольше, чего не делал никакой другой охранник.
— Правда ведь, господин Козеф Й., правда? — умоляюще твердил Фабиус.
— Что правда, то правда, — сказал Козеф Й.
А битье, битье, которое он предписывал заключенным, оно ведь никого не убило! И не такое оно было, чтобы разрушить здоровье человека или вывести его на ощутимое время из трудового строя. Да, он признает, битье было очень болезненным, может, самым болезненным из тех, что предписывались, но болезненным только одномоментно. Козеф Й. помнит же и это, так ведь?
— Как не помнить! — подтвердил тот.
Так что никто не мог бы утверждать, что очень уж долго провалялся на больничной койке в результате нанесенных им, Фабиусом, побоев. Некоторые охранники проламывали черепа и грудные клетки, вырывали куски мяса. Разве он, Фабиус, когда-нибудь делал что-нибудь подобное?
