— Я не сломаюсь, — сказал Винтер.
— Я знаю.
— Ты меня понимаешь.
— Я тебя слушаю.
— Все говорят, что ты умеешь слушать.
Ханне не ответила. Умение слушать было само собой разумеющимся для священника. С тех пор как она разделила свою рабочую неделю между полицией и церковью, у нее не было недостатка в самых разных рассказчиках. Патрульные полицейские и криминальные инспекторы, иногда уже отработавшие не один десяток лет, но в основном молодые, прямо из школы полиции попавшие в Гетеборг насилия и преступности, оказывались свидетелями и участниками жутких сцен, когда общество, как в преисподней, пожирало своих детей. Коротких передышек им не хватало, чтобы прийти в себя.
На улицах царствовали превосходство силы и пренебрежение к не такому, как все. Там не было места ни слабости, ни чести.
Поэтому полицейские приходили к Ханне Эстергорд. У себя в группах они тоже об этом говорили, и Винтер был как раз один из тех, кто умел разговорить ребят, чтобы обсудить неприятные впечатления, но этого было недостаточно. Ханне не знала, потянет ли она приходить сюда чаще чем три раза в неделю. Эти ребята так часто работают с мертвыми: сгоревшими, искромсанными в аварии, утонувшими, убитыми. И это косвенно становится и ее переживаниями, неизбежно оставляет след.
— Я настолько лично воспринял это убийство в Лондоне, что не уверен, что смогу быть правильным руководителем группы, — сказал Винтер. — Я думал, что смогу быстро примириться со смертью друга, но это оказалось не так просто.
— Конечно.
— Может, мне нужна семья.
Ханне посмотрела ему в глаза — голубые, красивые. Что прячется за ними?
— Тебе плохо без семьи?
— Нормально.
— Но ты же сказал, что тебе, возможно, нужна семья.
— Это разные вещи.
Ханне молчала.
— Я сам выбрал жить одному, и в этом есть свои преимущества — самому выбирать, когда и с кем встречаться, но иногда наступают моменты… как сейчас…
— Как сейчас, когда ты приходишь сюда.
— Да.
Винтер положил ногу на ногу. В горле по-прежнему что-то саднило, миллиметровое раздражение далеко внизу, не достать.
— Я же не всегда так долго перевариваю события, — продолжил Винтер. — Когда я пришел салагой, стал ходить в патруль и очутился среди насилия на улицах, я чуть не бросил эту работу. Но потом стало легче.
— Почему стало легче?
— В каком смысле?
— Изменились твои чувства? Или ты стал смотреть более отстраненно, как сквозь туман?
— Туман? Да, это, наверное, подходящее описание.
— Потом ты стал реже бывать на улицах?
