Мы ездили купаться на Тонкий мыс. Там была хорошая пустынная пристань. С неё хорошо ловилась ставрида и отрабатывались все виды прыжков в воду. Теперь этой пристани нет. И берега вроде как не стало, и моря… Всё огорожено, заперто, замкнуто, и нога человека больше сюда не ступает.
А тогда всё вокруг было тихо, пустынно, открыто…
Дядя Витя извлёк свою фляжку. Здесь, на воле, я выпил стакан белого вина и потом не плавал, а летал по поверхности моря, как чирок, когда ты к нему подплываешь совсем уже близко и думаешь, можно схватить, а он вдруг сорвётся и бежит по воде на крыльях. А дядя Витя, когда раздевался, был похож на старого циркового борца.
Потом у него опять было: Одесса — Батуми. Туда и обратно. Обратно и туда. Таким вот каботажным плаваньем и завершилась жизнь морехода, как свою руку знающего парусный и пароходный флот, и все языки, необходимые на море, и ветры все, течения, проливы и острова. Он многое мог бы порассказать, ведь жизнь его — целый роман. Да вот почти что ничего не рассказал. Разве что тёте Вере?
Но и её давно уж ни о чём не спросишь.
А сам-то Геленджик — откуда?
Странный, конечно, вопрос. Откуда деревни берутся и сёла? Пришли люди, обустроились, живут.
Здесь, скорее всего, не то чтобы так уже прямо пришли, чтобы жить, а бухта больно удобной была для сношения черкесов и турок. Турки, они ж ведь и в наших двадцатых, нэповских годах гоняли в Геленджик фелюки с товаром. Еще пацанов геленджикских подряжали: нырять под днище, обдирать прилепившихся мидий, а платили кулёчком риса, из которого потом тут же на берегу, на костерке ребятишки плов с мидиями для прокорма варили…
Так вот, удобство сношений. Но, думаю, это не всё.
Если с Маркотхского хребта взглянуть, да к тому же весной — красота и прелесть внизу — почти неземная.
Глянул вниз с горы конный черкес, увидел бесконечную даль голубую, сколь можно приукрытую, как бы охваченную двумя руками — одной крепкой, сильно держащей, другой — нежно ласкающей, а внизу, под горой, по зелёному лугу — кружева бело-розовые, и сказал, сам себе удивляясь:
— Гелленчжик!
Что означало: Белая Невеста.
А может быть, всё было много прозаичней: просто черкесы свозили сюда белокурых красавиц-рабынь и туркам для гаремов продавали.
Есть одна старинная припевка, где любопытно звучит тема белокурых красавиц:
Черкес молодой
На море купался…
Русский барышнь увидал —
Сэрдце разорвался!
Вот до какой степени ценили белых барышнь причерноморские черкесы! А потому и продавали. Хотя, конечно, это — как понять… Быть может, именно у русской барышни разорвалось сердце при виде купающегося на мелководье черкеса?
