Нам дядя Витя об этом, конечно, не рассказывал. И тёте Вере, наверное, не рассказывал. А я узнал об этих обстоятельствах совсем недавно, когда довелось прочитать секретные в прошлом документы Лубянки.
Когда же началась наша Отечественная война с Германией, тут уж особенно стало ясно Виктору, где надо воевать, но сделать было ничего нельзя.
Уже в сорок шестом году дядя Витя всё же решился и попробовал сам перейти в Россию через китайскую границу: там щели в дверях были пошире. И он границу перешёл. И сам отдался властям. Он рассказал им свою одиссею. Его не посадили сразу, но прикололи: оставили пока под строгим надзором в приграничной полосе.
Долго длиться это не могло, исход был ясен, и дядя Витя написал тёте Вере. Он высказал в письме предположение, кто б мог ему помочь в его столь безнадёжном деле. Тётя Вера получила письмо, всё бросила и полетела (конечно, поездом) в Москву. Там в доме на Моховой, где жили интернационалисты, разыскала тётя Вера пламенную Долорес Ибаррури. Пасионария металась в просторной комнате, вздымала руки к потолку и восклицала:
— О, Викторио! Викторио!
Она захлопотала сразу, пошла туда, куда надо было пойти, и дядю Витю пустили к Чёрному морю.
Теперь дядя Витя ходил штурманом на «России», трофейном теплоходе, который прежде звался «Адольф Гитлер». Маршрут был один: Одесса — Батуми; Батуми — Одесса. Туда и обратно. Обратно и туда. К иным морям и океанам морского волка не пускали. Когда подходил ему отпуск, дядя Витя приезжал в Геленджик, к тёте Вере. Здесь мы его и узнали.
Он почти ничего не рассказывал. Так, упоминал: о двух литрах вина, о двух кружках пива. Его всегда куда-то звали для консультаций по парусному флоту. Нам дядя Витя показывал морские узлы. Особенность морских узлов, как я тогда понял и сейчас ещё понимаю, заключается в том, что они — мёртво держат привязь, но и легко, свободно, в единый миг развязываются… Вот и вчера я протянул бельевую верёвку между яблоней и сливой и завязал её прямым морским узлом. А дядя Витя привозил матросскую брезентовую койку и подвязывал её к двум терновкам вместо гамака. Ростом дядя Витя был невелик, голова голая и очень красивая, сам весь выдубленный, мощный и всегда чуть-чуть улыбающийся.
За обедом дядя Витя извлекал откуда-то фляжку. Это была удивительная фляжка: она никогда не иссякала. Нам, очень ещё юным, всегда предлагалось из фляжки. Дядя Витя наливал и мягко посмеивался над протестующими вскриками иных наших тёток.
