Братья сцепились. Иванка ухватил Алексея за грудки, но старший брат был явно сильнее: он одной рукой защищался, другой оторвал от себя Иванку и оттолкнул.
— Иди, хватит! Наперед будешь умнее.
Иванка заревел от злости, пытаясь снова ударить Алексея, но тот уже успокоился и только отталкивал его от себя.
— Вот напишу отцу, как ты обходишься со мной, черт рыжий! — ревел Иванка, размазывая по щекам слезы.
— Во-во, напиши, как ты тут роботаешь. Может, он тебя поблагодарит. За этим посылал тебя отец, чтобы заторы тут делать?
— Ну и черт с тобой, уеду завтра. Оставайся тут один!
Сплавщики смотрели на всю эту сцену, удивленно посмеиваясь, но, когда братья подошли к костру, все умолкли.
— А драться-то негоже, — первым молвил Гурилев, косясь на бригадира. — Сегодня звеньевого отлупил, а завтра начнешь раздавать оплеухи рядовым сплавщикам.
— Это мы по-свойски, по-домашнему, — примирительно сказал Алексей. — Он у нас лентяй и бестолочь, ну, отец и велел, чтобы я за ним присматривал. У нас дома никто плохо никогда не работал. А этот вот, лопоухий, всегда отлынивает.
Немного времени спустя Захар узнал, что братьев Самородовых послал на Дальний Восток отец. В той деревне, где жили Самородовы, мужики испокон веку, гонимые великой нуждой, занимались отхожим промыслом: одни подавались на юг, в хлебные места, плотничать, столярничать или класть печи; другие шли на север — плоты гонять, корабли строить, а зимой занимались извозом: ходили с обозами за сотни километров от родной деревни. Таким же порядком отец снарядил сыновей на Дальний Восток, наказав вернуться с хорошим заработком: нужно было новую избу рубить, да и подходило время женить сыновей.
Иванка, конечно, не уехал, как грозился он брату. Утром залом разобрали. Работала вся бригада во главе с Алексеем. Скобами соединили две вереницы бревен, огораживающие фарватер от заводей и ненужных рукавов. Дело не обошлось без новых происшествий — двое с головой окунулись в воду.
А потом полетели дни, похожие один на другой, как близнецы. Все втянулись в работу, хотя многие до этого никогда не занимались физическим трудом. Правда, в бараке уже не слышалось такого возбужденного шума, как в первый день, — с непривычки все смертельно уставали. Один Гурилев был неугомонным, но и ему не всегда хотелось балагурить. По вечерам в бараке вокруг печки сушились мокрые портянки — на веревках, на поленьях, на палках, поставленных козлами. Разогретые теплом печки, ужином и горячим чаем, почти всегда без сахара, ребята уже за столом начинали клевать носом, а как только кончался ужин, все дружно заваливались на нары, и вскоре густой, переливчатый храп повисал в воздухе.
