Сердце матери не ошиблось. Она угадала, что у дочери есть какая-то тайна, что та твердо решила что-то от них скрывать.
После ее отъезда супруги Жан-Элуа старательно избегали всяких разговоров о совершившемся. Казалось, самое имя дочери — имя Гислены — умерло в стенах, где она росла, где в звуках этого имени как бы воплотилась все, чем жила семья. Теперь это имя воскресало там не иначе, как окруженное любопытством и злорадством. Кадран, приезжая в замок, не без иронии справлялся о «виконтессе». Он замечал, что после этого г-жа Рассанфосс начинала смущенно глядеть на мужа. Жан-Элуа тотчас же отворачивался и старался казаться равнодушным; отвечала в конце концов Аделаида, но как-то уклончиво, не сообщая при этом ничего нового. Затем наступало молчание. Кадран вынес убеждение, что они замалчивают тайну, которая уже известна всем, и стараются делать вид, что ничего не знают. Этот рослый увалень, любивший пошутить, этот принарядившийся фермер, от которого пахло навозом и лошадьми, вернувшись домой, потешался в кругу семьи над печальными результатами женитьбы, из которой супруги Жан-Элуа сделали настоящий заговор, рассказывал о том, что виконт водит свою любовницу по ресторанам Парижа. Все было ясно: они стали дойной коровой для этого продувшегося дворянчика, который теперь отличным образом жил на приданое жены, совершенно игнорируя ту, которой он был обязан всем своим благополучием.
Мрачная неприязнь обоих семейств к Гислене за то превосходство перед ними, которое ей давал дворянский титул, ничем уже не сдерживалась. Жан-Оноре долго не был уверен, что его старший брат осведомлен обо всем. Теперь, однако, его сомнения рассеялись.
Обоих братьев связывала самая искренняя дружба, тем не менее адвокат при всей его внутренней порядочности оказался втянутым в это соперничество отцов и не мог избежать чувств, которые он, несомненно бы, осудил в другом: ему приятно было узнать об этой неудачно сложившейся семейной жизни. «Жан-Элуа, — думал он, — породнившись с Лавандомом, отрекся от своих предков. Он, Жан-Оноре, выдаст своих дочерей только за представителей буржуазии, он не изменит своему классу. С Эдоксом, правда, дело обстояло иначе, в дом их вошла эта баронесса Орландер, но ведь то был брак по расчету, и к тому же ее титул, купленный за миллионы и бывший всего-навсего позолотой банковской фирмы, совершенно растворялся в имени Рассанфоссов».
Жан-Элуа и его жена были единственными людьми, до слуха которых не долетала эта новость, вызвавшая целую бурю лицемерного негодования, но при всем том осчастливившая завистливые сердца. Да, вероятно, и от них люди не стали бы ее скрывать, если бы только были уверены, что они ее действительно не знают. Но все хранилось в секрете именно потому, что известие об этом новом позоре, как все полагали, не явилось бы для них неожиданным и не могло бы уже ничего прибавить к их горю.
