и новый свет клубится жарким нимбом,
дается нам с тобой чудесный выбор.
Любое время и страну любую
мы выбираем, в бездне торжествуя.
Не помня о суде и о расплате,
мы вдруг очнемся в солнечной Элладе,
где складки наших сброшенных туник,
как лабиринты, манят нас в тупик
прикосновений первых и объятий…
И все-таки мы дети… и до «ятей»
суровых
нам с тобою далеко.
Зато в свой сад вбегаем мы легко,
где, как рисунок наших тел игривых,
лоз виноградных темные извивы,
где в заросли клубящихся азалий
упали наши детские сандалии,
чтоб к утренней звезде на полдороге
смуглели и ветвились наши ноги
уже почти от общего ствола…
Где мы уснем…
- А я и не спала,
чтоб первой рассмеяться на рассвете, -
скажу тебе…
И все-таки мы дети…
И потому нам долго-долго спать,
покуда время не метнется вспять.
Оставив те сандалии в траве,
очнемся мы с тобой опять в Москве,
притихшей, затаившейся, как зверь,
вцепившейся когтями в эту твердь.
И в свалянной, ее зловещей шерсти
как по-иному мы очнемся вместе!
Так настороженно, как будто бы чужие.
Ведь мы очнемся вновь с тобой в России,
измученной, и страшной, и пустой.
Мы, пущенные, словно на постой,
на собственное наше пепелище,
где истину впотьмах веками ищем,
а натыкаемся опять на эту землю
и величаем истиною всею.
И в жилах наших, знать, из рода в род
не кровь уже, а та земля течет –
то черноземом мертвым, то суглинком,
дорогою, ведущей к древним ликам,
чьи очи золотые, не слезясь,
нам говорят, что ничего нельзя.
Что все грешно, грешно!..
И это слаще
Любой свободы нашей!
Да обрящем
разбой, разгул, смятенье и раскол,
и черные пожары под Москвой.
Раскаянье и странствие на зов
в пространства светоносных образов.
И взгляд оттуда, изнутри, извне…
И это приближение ко мне
твое – прохожим иноком бездомным,
дорогою проселочной влекомым
в какие-то иные палестины….
И взгляды наши робкие, скрестившись,
звездой падут в проселочную грязь.
И мы, друг другу молча поклонясь,
увидим вдруг причудливую вязь
сандалий тех, затоптанных в грязи…и…
навеки мы останемся в России.
* * *
В той памяти - запах горячего воска...
И голубь в лицо оплывает крылом...
И девочка бродит по миру в обносках,
И к птице больной припадает челом.
И руки прижаты к груди, а ключицы,
Как два полумесяца, в теле остры...
Слова несказанны, желанья пречисты.
Опять не случится... Но реют костры
Каких-то видений, гаданий и таинств.
Как воинства духа, грядут облака...
