Весь вечер, дом, обстановка, наш разговор сразу приобрели характер сновидения. Мы сели ужинать; чем угощали, я не помню — думаю, я и тогда не обратил внимания на еду. Джок разговаривал обычным непринужденным тоном, мне же было не под силу отделаться от стеснения и страха, когда напротив возвышалась чудовищная мисс Барнистон. Некоторое время она молчала, ковыряясь вилкой в тарелке, и только изредка смотрела на меня глазами, похожими на тропическую ночь.
Наконец она тихо произнесла:
— Ваша мать… она умерла, не так ли?
— Д-да… — выдавил я. — В Индии, два года назад. Отец тоже.
— Я была знакома с вашей мамой… Давным-давно. Я ее видела.
Вообще-то Дороти вполне могла быть знакома с моей матерью, в этом не было ничего странного; однако мне стало не по себе. И что значит она ее «видела»? Когда, где, как?
— А вы ведь пишете для нее, — продолжала мисс Барнистон размеренно, низким голосом, который словно доносился издалека. — Я узнала ее в ваших статьях… Помнишь, Джок? Хотя еще ничего о вас не слышала. — Она снова уставилась на меня. — Когда вы пишете… бывает ли так, что на вас находит неожиданное вдохновение… словно некая сила помогает?
Даже тогда, в юности, мне не нравился такой подход к писательству; меня страшно раздражали две категории людей — прагматики, которые при знакомстве сразу выпрашивали «экземплярчик», как они это называли, и романтики, которых интересовало, подолгу ли я «жду вдохновения». Мисс Барнистон оказалась из последних, если не считать одного нюанса.
— Даже не знаю, — промямлил я. — Еще не успел разобраться. Конечно, иногда мне пишется легко, а иногда… ну, не очень.
— Поверьте, все обстоит совершенно иначе… — проворковала она. — С живыми и мертвыми тоже… Некоторые живые на самом деле мертвы… А мертвые — живы.
— Ну хватит, Дороти, — остановил ее Джок, но не резко, а веселым любящим тоном, словно ее речи могли не напугать меня, а скорее утомить. Тем временем я пытался отогнать навязчивую картинку: весь Браддерсфорд кишит роботами, и между ними снуют по своим неведомым делам незримые улыбающиеся мертвецы. Поскольку ко всему этому примешалась мысль о моей матери, фантазия разбередила еще незажившие раны.
— Да, дорогой, — с неожиданной покорностью проговорила Дороти и умолкла, предоставив нам с Джоком беседовать о своем до конца ужина.
После еды, развалившись в креслах у камина, мы курили и болтали, а она сидела, прямая, как штык, за маленьким столиком в углу и раскладывала пасьянс. В душной, заставленной громоздкой мебелью, тускло освещенной комнате с темными углами у меня было ощущение, что мы далеко-далеко от всего мира. Браддерсфорд с его трамваями, пабами и разносчиками газет крохотной точкой мерцал где-то внизу. Старые часы неумолчно тикали, словно двигатель, уносящий нас неведомо куда. Все это было очень странно и ничуть мне не понравилось, хоть я и делал вид, что весело болтаю о всякой чепухе.
