— У него грустные блестящие глаза, как у обезьянки, — задумчиво произнесла Элизабет. — Расскажи еще, пока он не пришел.
— Да больше нечего рассказывать. Мы не слишком близки. Мне всегда кажется, что он глубоко несчастлив в Англии, несмотря на огромный успех. Он презирает нас, потому что мы глуповаты, недолюбливает и немножко побаивается, потому что мы прекрасно обходимся и без большого ума. Впрочем, надо отдать ему должное, он был одним из первых пострадавших, поскольку открыто не одобрял Гитлера, когда вся эта каша только заваривалась. Чудом ушел от гестапо. Но мне иногда кажется, что он втайне разочарован нашей победой и не понимает, как это нам удалось. Почему-то глупость нацистов его не смущает: вот уж кто действительно умом не блистал. Словом, он многого не видит и не понимает, хотя умен, как дьявол. Этим — и больше ничем — он напоминает мне американцев.
— Не смотри так на меня, милый. Я не американка и раньше сама часами напролет пыталась им втолковать, что к чему. Помнишь, ты мне писал, что большинство американцев просто не хотят видеть настоящую Британию и знают только липовую, голливудскую. Господи, как ты был прав! Сколько раз меня просили сыграть «хозяйку поместья», ты бы знал! Ну так вот, я пыталась их вразумить, но они ни черта не понимали. Что ж, если я хочу поужинать внизу, мне надо принять ванну и переодеться. Можно я возьму с собой первые две сцены?
Она уже стояла у двери. Я подошел и вложил сценарий ей в руки. Потом мы постояли немного, молча глядя друг на друга. Я внезапно ощутил прилив нежности к Элизабет.
— Что такое, Грег?
— Я очень рад тебя видеть, Лиз. Меня вдруг такая радость охватила…
— До сих пор мой приезд тебя не очень-то радовал, правда? — тихо спросила она. — Я сразу почувствовала. И расстроилась. И обиделась.
— Прости. У меня есть оправдание. В такие места я приезжаю работать, а не разговаривать. Я ни с кем не общаюсь и ухожу глубоко в себя. А чтобы потом вынырнуть на поверхность, нужно время. Вот и все. — На самом деле это была не вся правда, хотя почти вся.
— Можешь не объяснять, — ответила Элизабет. — Я уже не обижаюсь. Мне пора.
Она на миг прильнула щекой к моей щеке, чмокнула меня куда-то в левое ухо и быстро, но грациозно вышла за дверь.
Я ощутил смятение и беспокойство. Понял, что работать больше не смогу, а сидеть и думать не хотелось, поэтому я надел единственный приличный костюм, который взял с собой, и спустился к Адонаю и Джейку Весту. Они сидели в дальнем углу бара и пили виски. Странная была парочка: щеголеватый и стройный коротышка Георг Адонай с непропорционально большой головой и вытянутым белым лицом, а рядом — почти тучный Джейк Вест с опухшей багровой физиономией и сиплым голосом, всегда чуть подгулявший, машинально и каждую минуту жизни излучающий неиссякаемое добродушие человека из рекламного мира. Больше в их углу бара никого не было, поскольку для желающих пропустить стаканчик перед ужином час еще не пришел.
