После крикета мы набили закусками две корзины, которые по очереди несли Джок, Мервин, мистер Элингтон и я, и отправились на пустошь, сияющую, как фольга, в ярком дневном солнце. Там мы нашли потайную лощинку, пронзившую зеленым клином пустошь: под нами меж замшелых камней и высоких берегов, поросших папоротником, сверкал запечатленный Мервином ручеек. Оглядываясь на тот далекий день, я отчего-то не могу вспомнить, о чем мы говорили и что делали в лощине, помню только время, место и золотистый воздух. Возможно, память подводит меня нарочно, и художник, погребенный в моем подсознании, ратующий за самый дерзкий импрессионизм, решил не показывать моему разуму ничего, кроме размытых пятен солнечного света, зелени и сверкающей воды, девичьего смеха и давно исчезнувших добродушных лиц, хлеба с вареньем и счастливой пустой болтовни в утраченной Аркадии.
Устроившись на краю корнуэльского обрыва — к этому времени мне надоело сидеть в ложбинке, — я никак не мог поверить, что, если сесть в поезд и пройти пешком несколько миль, можно вновь оказаться в той самой лощине на Бродстонской пустоши: для меня это было бы все равно что сесть в машину и отправиться на поиски Розалинды и Оселка в Арденнском лесу. Впрочем, вспоминал я не очень-то усердно. Наверное, морщась и кривясь, я нарочно уходил подальше от опасной зоны, где лежал оголенный нерв, который от малейшего прикосновения пронзил бы меня дикой болью. Наверное, я сознательно прикрыл занавесом дорогие лица в солнечных зайчиках, золотисто-зеленый полумрак под сенью деревьев, бегущую по камням воду и эхо веселых криков. Зато я отчетливо помню, как мы попрощались с Мервинами и зашагали обратно сквозь душистую вечернюю прохладу — навстречу Браддерсфорду и обязательному трамваю. Если не считать Дороти Соули, которая нервно вцепилась в свой чехол с виолончелью, нам всем теперь стало невероятно легко и радостно в обществе друг друга, мы были немного навеселе от свежего воздуха и солнца, и каждый казался почти что пародией на самого себя: мы сознательно преувеличивали свои реакции и ответы на чужие слова. Даже Джок, самый сдержанный и невозмутимый из нас, дал себе волю: от трамвая до дома они с Джоан шли чуть впереди, и она часто смеялась.
— Джоан на седьмом небе, — сказала мне Ева в своей обычной ленивой манере.
— Почему это?
— Джок полностью в ее распоряжении.
Я удивился:
— А что, она так уж этого хотела?
— Конечно! Она его обожает! Ты разве не знал?
