— Лакшмибай? Лаки? — это я, дорогая… чабели…[80] я здесь!
Она повернула голову и вдруг одним движением откинула сетку и скользнула на пол, застыв у ложа подобно безмолвной бронзовой статуе. Она действительно была в браслетах, в узеньком золотом пояске на бедрах и каком-то металлическом головном уборе, с которого свисала тонкая вуаль, закрывающая ее лицо до самого подбородка — и больше ничего. Я крякнул от удивления и собирался было броситься на нее, но она остановила меня жестом, выдвинула одну ногу вперед, сложила руки над головой и медленно заскользила ко мне, покачивая своими прекрасными золотистыми формами в такт музыке, доносившейся снизу.
Я мог только остолбенело смотреть; может, это было следствием опьянения или восхищения — не знаю, но я чувствовал себя как будто парализованным — во всех частях тела, за исключением одного. Она приблизилась ко мне, извиваясь; браслеты позванивали, а темные глаза ярко сияли в приглушенном свете. Под вуалью мне не было видно ее лица, но я и не пытался разглядеть его. Она попятилась, поворачиваясь и покачивая бедрами, а затем вновь приблизилась и, наклонившись, игриво провела кончиками пальцев по моей груди. Задыхаясь, я пытался схватить ее, но она ускользнула, теперь уже быстрее, поскольку музыка ускорила темп, затем снова вернулась ко мне, шепча что-то сквозь вуаль, приподнимая руками свои прекрасные груди, и тут я все-таки изловчился ухватить ее за грудь и бедро, просто клокоча от страсти, когда она вдруг прильнула ко мне, приподняв вуаль ровно настолько, чтобы прижать свои губы к моим. Ее правая нога скользнула вверх по внешней стороне моей, выше колена на уровень бедра, а затем как бы охватила его, так что ее пятка почти касалась моей спины — одному Богу известно, как они это делают, двойные соединения или что-то в этом роде — а затем она начала прыгать вверх-вниз, как сумасшедшая обезьяна на ветке, царапая меня ногтями, целуя и слегка постанывая, до тех пор пока тысячи факелов, которые бушевали пониже моей поясницы, не слились в одну сверкающую вспышку. Тогда она вдруг обвисла у меня на руках, а я подумал: «О Боже, сколь благодарен Тебе раб Твой!» — и осторожно опустился на пол, полностью обессиленный от экстаза, под восхитительным бременем, которое трепетало, цепляясь за мою грудь.
Учителя, которые обучали подобным танцам королевских отпрысков, должны были быть необычайно здоровыми; она почти полностью измотала меня, но, очевидно, я все-таки как-то смог добраться до ложа, так как следующее, что я помню — как лежал там, а мой нос упирался прямо в чудесные розовые бутоны ее грудей. Аах! Я собирался было снова нырнуть в них, но она повернула мою голову и поднесла чашку к моим губам. Несмотря на то, что я уже достаточно принял на борт, я жадно выпил и рухнул навзничь, тяжело дыша, удивляясь, что еще живой. Но она вновь взобралась на меня, ее руки и губы гладили мое тело, лаская и возбуждая, ее бедра вновь оседлали меня, но теперь она уселась спиной ко мне и — факельное шествие разгулялось во мне с новой силой, промаршировав до самой высшей точки и сокрушительно рухнув вниз. После этого она оставила меня в покое уже на добрые полчаса, насколько я мог об этом судить в своем полуобморочном состоянии. Единственное, в чем я был уверен, так это в том, что если бы я был трезв, она никогда бы не раздразнила меня до того, чтобы совершить это в третий раз — а она все-таки добилась своего, вытворяя такие штуки, что я сам с трудом верю в это, когда вспоминаю о них. Но все же я помню эти огромные глаза под вуалью и жемчужину на ее лбу, ее запах и смуглый бархат ее кожи в тусклом свете ламп…
