Словом, начался вечер разговоров: мы делились старыми воспоминаниями и похлопывали друг друга по плечам около часа или что-то вроде этого. Затем Ильдерим спросил меня, что я тут делаю, и я осторожно ответил, что направлен с поручением к рани, но вскоре снова возвращаюсь домой. Он недоверчиво взглянул на меня, но ничего не сказал, до тех пор как я собрался уезжать.
— Все это, без сомнения, паллитика, — пробормотал мой побратим, — ничего не говори мне об этом. Вместо этого послушай, что тебе скажет друг. Если будешь говорить с рани, будь осторожен — это индийская женщина, и для женщины она знает слишком много.
— А что ты знаешь о ней? — спросил я.
— Немного, — пожал он плечами, — кроме того, что она похожа на серебряную звезду, что она прекрасна, хитра и любит поддеть сагибов. Компания сделала из нее кутч-рани,[63] Флэшмен, но она до сих пор точит когти. Это, — добавил он с горечью, — стало возможным из-за слабости правительства в Калькутте, из-за этих уток и мулов,[64] которые слишком долго грелись на солнце. Так что остерегайся ее и иди с Богом, старый друг. И помни, пока ты в Джханси, Ильдерим будет твоей тенью, а если и не я сам, то эти луз-валла и джангли-адми.[65] Они тебе пригодятся, — и он ткнул пальцем в сторону своих товарищей.
Так я встретился с афганским «аппер роджером»[66] который оказался еще и моим другом, что было лучшей страховкой, какой только можно пожелать, — хотя я был настолько глуп, что новых страхов относительно пребывания в Джханси у меня пока не возникло. Что же касается сказанного им о рани — ну что ж, я все это уже знал, а к женщинам афганцы относятся еще более сурово — настоящие звери. Тем не менее я не сомневался в своих способностях приручить Лакшмибай — во всех смыслах этого слова.
Я вспомнил его слова на следующий день, когда снова прибыл в зал для приемов и увидел принцессу, восседающую на троне и принимающую просителей. Она была одета в серебристое сари, которое облегало ее как вторая кожа, с расшитой серебром шалью, обрамляющей прекрасное смуглое лицо. Стоило ей повернуться, казалось, что танцует гибкая блестящая змейка. Она была спокойна и выглядела по-королевски, а ее придворные и просители пресмыкались пред ней и готовы были сквозь землю провалиться, стоило ей поднять свою розовую ручку. Когда был выслушан последний посетитель и гонг возвестил окончание приема, она сидела, гордо вскинув голову, пока чернь, кланяясь, пятилась к выходу. Наконец остались лишь мы с ней и еще двое ее главных советников. Тут она соскользнула с трона, вскрикнув от облегчения, свистнула одной из своих обезьянок и погнала ее на террасу, хлопая в ладоши в притворном гневе, а затем вернулась, абсолютно спокойная, чтобы вновь уютно устроиться на своих качелях.
