— Лежи здесь, я приведу кого-нибудь на подмогу, — сказал я и снова двинулся по промоине, но не в том направлении, откуда мы пришли; Флэши нужно было карабкаться вверх, а позаботиться о моем стонущем горце можно будет и позже. Я бегом обогнул скалу, торчащую в конце промоины и выбрался на поляну среди зарослей папоротника, а затем нырнул в очередную полосу пихтового леса, где и остановился, чтобы перевести дух и сориентироваться. Если я сильно забрал влево от холма, но где именно это самое «лево»? Мы столько напетляли, огибая заросли и болота, что теперь я был ни в чем не уверен, а солнца, которое могло бы мне помочь, не было видно. А вдруг я сбился с дороги и сейчас иду прямо в лапы Игнатьеву? Господь — свидетель: в этой мешанине холмов и вересковых зарослей это вполне может случиться. А может, мне лучше вернуться к моему страдальцу-егерю и подождать там? В его компании мне будет все-таки безопаснее — но к этому времени мои враги могли уже подобраться ближе и караулить меня, прячась за краем промоины. Я стоял и обливался потом, судорожно сжимая в руках ружье.
Под ветвями пихт было сумрачно и тихо, как в могиле. Впереди я разглядел купу папоротников — место, где можно будет залечь — и снова двинулся вперед, крадясь почти на цыпочках, бесшумно ступая по мягкому ковру из мха и хвои. На опушке я опять приостановился, прислушавшись: ни один звук не нарушал тишину леса, кроме моего дыхания. Я повернул, чтобы вступить на папоротниковую поляну, — и замер, окаменев от ужаса, с трудом подавив испуганный крик. У меня за спиной, на дальнем конце леса вдруг громко хрустнула ветка.
На мгновение я застыл, парализованный страхом, и тут же припустился бежать через открытый участок торфяника к спасительным зарослям папоротника. Я пролетел несколько ярдов, прежде чем решился обернуться. Сквозь путаницу ветвей и стеблей я разглядел деревья, под которыми недавно стоял — мрачные и молчаливые. Но теперь я был в хорошем укрытии — если я буду лежать смирно, так, чтобы ни один папоротник надо мной не шелохнулся, никто не сможет меня обнаружить — разве что случайно наступит. Я зарылся в мокрую траву, пытаясь восстановить дыхание и внимательно прислушиваясь.
Минут пять ничего не происходило; слышался лишь стук падающих капель и стук моего сердца. Адского привкуса этой неопределенности добавляла абсолютная несправедливость такого моего печального положения. Мне доводилось бывать в гораздо более диких уголках мира — в Афганистане и на Мадагаскаре, в России и Сент-Луисе — но проклятье: теперь мне приходилось дрожать за свою жизнь в Англии — или даже в Шотландии! Такого страха на английской земле я не испытывал с тех пор, когда был ничтожным фагом в Рагби и таскал за забиякой Доусоном его спортивную сумку, прячась от сторожей в Браунсовере. Правда, они таки меня поймали и мне удалось освободиться только благодаря тому, что я сдал Доусона и его приятелей, а также показал сторожам, где… Но тут вдруг, в абсолютно пустынном еще секунду назад месте, в тени деревьев шевельнулась тень, замерла и начала обретать форму в сумеречном полусвете. Прямо на опушке пихтового леса стоял Игнатьев.
